Тень звука - Вознесенский Андрей Андреевич (прочитать книгу .txt) 📗
Шатает череп от морского шума.
Глаза зажмуришь –
шхуна, шхуна,
шхуна...
И эскадрилий красная икра!
Другие продолжат бой.
Подадимся в пассажиры. Жмем на «джипике» среди
разных вралей
и хануриков.
Нет, не такого финиша мы ждали. Не такого.
Не такого, когда всплывала подлодка, не такого –
мы нажимали пусковую кнопку. Во рту пересыхало.
Где ты. Патчи?
Где ты, Вульфи?
А мы давали прикурить...
Такого огонька давали!..
Это мы могли.
Это было нашим единственным богатством – давать
огонька!
Тоскую по Вульфи. Он был мужик что надо, Вульфи!
Он стоял на мостике. Он никогда не ронял баллона
с воздухом.
Он говорил: «Старик, все в ажуре.
Не трухай, старик. Со мной все в ажуре».
Тоскую по морю. К друзьям тянет.
Плевал я на мигрень! Не трухай, Вульфи! Мне весело.
Обещаю быть в ажуре.
Тоскуется.
Небрит я и колюч.
Соперничая с электрочасами,
я сторожу
неслышное касанье.
Я неспроста оставил в двери ключ.
Двенадцать скоро.
Время для ворья.
Но ты вбежишь,
прошедшим огороша.
Неожидаемо тихоголоса,
ты просто спросишь:
«Можно? Это я».
Ты, светлая, воротишь, что ушло.
Запахнет рыбой,
трапом,
овощами...
Так, загребая,
воду возвращает
(чтоб снова упустить ее!)
весло.
Не трухай, Вулъфи!
Со мной все в ажуре.
Нас мощно приложили.
Но и мы не в убытке.
И разве мы хнычем, если огонька дает кто-то другой?
Вместо нас?
* * *
Р. Щедрину
В воротничке я –
как рассыльный
В кругу кривляк.
Но по ночам я – пес
России
О двух крылах.
С обрывком галстука на вые,
и дыбом шерсть.
И дыбом крылья огневые.
Врагов не счесть...
А ты меня шерстишь
и любишь,
когда ж грустишь –
выплакиваешь мне,
что людям
не сообщишь.
В мурло уткнешься меховое,
В репьях, в шипах...
И слезы общею
звездою
В шерсти шипят.
И неминуемо минуем
твою беду
в неименуемо немую
минуту ту.
А утром я свищу насильно,
но мой язык –
что слезы
слизывал
России,
чей светел лик.
Языки
«Кто вызывал меня?
Аз язык...»
...Ах, это было, как в сочельник! В полумраке собора алым
языком извивался кардинал.
Пред ним, как онемевший хор. тремя рядами разинутых ртов
замерла паства, ожидая просвирок.
Пасть негра-банкира была разинута, как галоша на
красной подкладке.
«Мы – языки...»
Наконец-то я узрел их.
Из разъятых зубов, как никелированные застежки на «молниях».
из-под напудренных юбочек усов,
изнывая, вываливались алые лизаки.
У, сонное зевало, с белой просвиркой, белевшей, как запонка
на замшевой подушечке,
У, лебезенок школьника, словно промокашка с лиловой кляксой
и наоборотным отпечатком цифр,
У, Язун с жемчужной сыпью – как расшитая бисером
византийская спальная туфелька,
У, изящный музычок певички с прилипшим к нему, точно черная
пружинка, волоском,
У, лизоблуды...
На кончиках некоторых – как на носу дрессированных тюленей
крутятся хрустальные шары – порхали одуванчики песенок.
О заглатык циркового глотателя факелов, похожий на
совок, пропитанный противопожарным раствором.
Над ним витала цирковая песенка:
