Первая встреча, последняя встреча... - Валуцкий Владимир Иванович (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
— Не видела. Может, с Сашкой ушла? Подожди, — останавливаю я ее, и по моему лицу Лариска сразу же замечает мою душевную маету.
— Ты что, Ольгунька?
— Лариска. Я должна дать ответ.
— Ну и?
— Я не могу.
— А какой еще может быть ответ? — заявляет Лариска безапелляционно. — Конечно — да.
Я удивленно гляжу на нее:
— А почему да?
— А почему нет?
— Потому что за границей работает? Потому что Женева, озеро?
— При чем здесь это? Хотя данный факт, конечно, тоже с баланса не сбросишь. Поедешь, мир поглядишь. А главное, — говорит Лариска, — это то, что он — настоящий мужик!
— А другие не настоящие?
— А что другие! Что они умеют: ля-ля, тополя, пришел-ушел, «не грусти, малыш». А за Гербертом вы с Антошкой как за каменной стеной будете. Ты смотри, какой он умный мужик: где бы тем, другим, разглядеть, что рядом с ними живет баба, красивая, молодая, с которой счастлив будешь по гроб жизни: все у нее для этого есть — и опыт, и ум… Даже ребенок есть уже готовый, пеленки стирать не надо! И ласки вагон нерастраченной. Только все это в замороженном виде — приходи, отогрей вниманием, и не надо ста тысяч выигрывать. Так кто-нибудь из других-то это разве разглядел? А твой Герберт еще в первый вечер усек. Поэтому иди за него, не раздумывай, а что мы с тобой про женскую самостоятельность говорили — наплевать и забыть! — закончила Лариска свое удивительное выступление.
Только мне почему-то от ее справедливых слов жизнь не стала яснее и вопросов не убавилось.
— Ох, Лариска, легко тебе со стороны…
— А я могу и не со стороны, — отважно заявляет Лариска. — Будешь долго раздумывать — сама на него глаз положу. Учти!
Вернулась домой. Переоделась, платье висит на плечиках, туфли сиротливо стоят рядышком. Антошка сегодня у Софьи ночует, и нет без него привычной, успокоительной суеты. Тоска зеленая, маета, хожу по комнатам, хочу чем-нибудь заняться, все из рук валится, а ноги сами ведут к телефону.
Набираю Валюшку — номер не отвечает, Лариске звонить нечего, поговорили. Да и совсем не тот мне номер нужен… Набираю его, запретный. Женский голос в трубке:
— Алло!
Молчу.
— Алло!
Тянусь пальцем нажать на рычаг — и вдруг:
— Девушка, подождите, не кладите трубку! Я догадываюсь, что это — вы. Пожалуйста, не кладите! Это жена Вадима. Я не знаю, как вас зовут, но это ведь вы? Да?
Я так и застыла с пальцем на рычаге.
— Это вы. Я знаю, как вы молчите. Знаю, что у вас роман с Вадимом, и давно. И что вы моложе меня, лет на десять, да? И красивая. Он бы себе не позволил некрасивой. Как он вас называет — «малыш»? Алло! Вы слушаете? Значит, вы любите Вадима? Ну так берите! Милая девушка, я ведь его не держу. Просто мы с ним двадцать три года вместе. Это уже, наверное, что-то другое, больше чем любовь. Во всяком случае, сильнее… Не верите? Жалеете меня? А вот жалеть меня не надо. Вы мне не соперница, разве что товарищ по несчастью.
И гудки в телефонной трубке.
Начинается наше с Антошкой утро, обычное, как всегда. Это день сегодня будет необычный. А пока беготня, ворох перемеренной одежды, почти собранная сумка, зеркало, фен на волосах…
— Мама, а Гелбелт Малтынович сколо плиедет?
— Скоро, скоро.
— Мам!
— Ну что еще?
— А у Гелбелта папа тоже плодавец?
— Ты бы лучше «эр» скорее научился выговаривать.
— Почему?
— А то Гелбелт, Гелбелт. Может, теперь тебе придется каждый день это имя говорить.
— Почему?
— Потому. Может… мы с ним вместе жить будем, — Заглядываю осторожно на кухню, проверить, какая реакция.
— А иглушки он будет далить?
— Будет.
— Ул-ла! А когда?
Вот тебе и вся реакция. Продажная вы душа, Антон Филиппович.
— Когда, когда… Когда у пруда без труда расцветет резеда!
— А когда — у плуда… без тлуда…
— Когда ты «эр» научишься выговаривать и не будешь задавать глупых вопросов!
Звонок в дверь. Лариска и Валюшка. Лица похоронные, у обеих глаза красные, заплаканные. Правда, у Лариски еще и от насморка, простудилась вдобавок ко всем печалям. Валюшка вообще как в воду опущенная. У нее Сашка пропал, и есть подозрение, что с той самой, стриженой.
Оглядывают мою сумку и наряд:
— Что, вот в этом и поедешь?
— Ага.
— Что-то уж больно затрапезно.
— Не сбивай меня, Лариска, я уже все перемерила и решила, поеду в чем всегда хожу.
В последний раз останавливаюсь перед зеркалом: белый свитерок, брюки — по-моему, все правильно.
— Он же тебя отцу будет показывать, всяким там родственникам, начальству. Ч-хи! — надрывно, со слезой чихает Лариска. — Сережка заразил. Это все, Валюшка, ваши сквозняки в саду. Хочешь, дам тебе мое серенькое, с воротничком, помнишь?
Еще звонок.
— Плиехал! — пулей вылетает из кухни Антошка. Но это телефон звонит. Беру трубку, замираю.
— Алло! Это я. Малыш, нам нужно встретиться. Ты меня слышишь? Алло! Почему молчишь?
Кладу трубку обратно на рычаг. Не было звонка, и ничего я не слышала.
У Лариски с Валюшкой спор из-за платья.
— С ума сошла — серенькое.
— А что? Нарядное.
— Ольгунька все правильно решила: если они умные люди, встречать будут не по одежке. Когда? — произносит Валюшка самый волнующий вопрос.
Я — само спокойствие, вношу, стоя у зеркала, последнюю поправку в косметику.
— К половине подъедет. Десять часов по шоссе до Москвы, повидаемся с отцом, подадим бумажки, и… — я оборачиваюсь с беспечной улыбкой к подругам, — конец, девочки, вольной жизни!
Но никто в ответ не улыбается, и мне бы надо согнать эту ненужную улыбку с лица, но почему-то не сгоняется, заклинилась.
— Просто я сейчас вдруг представила: вот бы его папашке с моим папашкой познакомиться!
— Смешно, — хмуро говорит Лариска. А Валюшка и вовсе вдруг разревелась.
— Чего ты? — обнимаю я ее.
— Мне кажется… Я подумала, — рыдает Валюшка, уткнувшись мне в плечо, — что мы больше никогда не увидимся…
— Ну что ты такое говоришь? Умру я, что ль?
— Это я умру. — И слезы ручьем. — У меня предчувствие.
— Ну почему, почему?
— Жить не хочется…
— Вот дура, — сморкаясь, сипит Лариска. — Свет у нее клином сошелся на этом обалдуе. Ну умрешь, а с кем мы девичник перед свадьбой будем устраивать? Ты, Олька, учти, мы тебя просто так не отпустим и на свадьбу все в Москву прикатим, верно, Валюшка?
Валюшка виновато хлюпает, кивает, размазывает слезы кулачком, силится мне улыбнуться.
— Девочки. — И нет у меня больше слов, чтобы сказать дорогим подругам все, что я хотела бы им сказать. — Девочки…
— Плиехал! Плиехал!
Вот теперь — правда. Антошка с подоконника увидел машину, и на часах — ровно половина.
И сразу начинается суета и беготня по квартире. Антошка схватил свой автомат, Лариска надевает на него куртку, автомат мешается, а Антошка ни на секунду не хочет с ним расстаться, рвется к дверям. Валюшка уже на пороге стоит с моей сумкой.
— Да подождите, ненормальные! — кричит Лариска. — Вы что — нерусские? Присесть надо на дорогу!
Садимся где кто был, в разных концах комнаты. И лица сразу у всех становятся серьезными и значительными, даже у Антошки.
— Ну, — вздохнув, встает Лариска. — С богом!
Лариса перекрестилась. Все поднимаются и идут к дверям.
Одна я продолжаю неподвижно сидеть на краешке тахты.
Они заметили это только в прихожей. Вернулись обратно. Глядят.
— Ты что? — забеспокоилась Лариска.
— Ольгунь… ты что?
Я медленно, словно потяжелела за секунду, поднимаюсь.
— Ничего… Иду… Иду.
Бежит под колеса нашего «мерседеса» шоссе Ленинград-Москва, мелькают километровые столбы, дорожные знаки, остаются за бортом тихоходные трейлеры, проплывают церквушки на пригорках. Ясное осеннее утро, бодрая музыка из автомобильного кассетника.
Руки Герберта в перчатках, как всегда уверенно, лежат на руле. Я сижу рядом.
