Куриная слепота - Коляда Николай Владимирович (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Митя подал её руку, поднял с пола, стоят близко-близко друг к другу, он улыбается.
Вы понимаете? Вы меня не тронете? Вы меня не будете насиловать? Нет, конечно. Вас, она сказала, в тюрьме самих насиловали и вы знаете, как это страшно. Я понимаю. Меня много раз насиловали. Нет, я молчать буду. Вы понимаете? Был у меня друг, всего сорок дней назад, так недавно, а теперь нет, он был молоденький, любил не меня, а мою прошлую известность, но мне было всё равно, я была с ним счастлива, три месяца всего, мальчик совсем, умер, он был молодой, а умнее меня, улыбался, говорил мне “вы”, всегда говорил какую-то книжную красивую фразу: “Не кладите руки на плечи первого встречного, впрочем, как и второго тоже”. И ещё повторял всегда, успокаивая: “Всё будет хорошо, Ларочка, всё будет хорошо.” В тот день он уезжал от меня, мы простились, он закрыл стекло на дверце машины, я на нём, на запотевшем стекле, пальцем написала: “Лариса. Любовь”. Милый мальчик, Толечка мой, его раздавила машина, которая перевозила живых свиней – можете себе такое представить? Его машина всмятку, Толя – погиб, шофёр грузовика-убийцы тоже, а все свиньи в перевёрнутой машине остались живы. Потом я приезжала на место катастрофы: стекло разбито, кузнечики в траве верещат, и тихо, тихо на земле – только свиньи хрюкают, они хрюкали, я и сейчас слышу их деловитое такое похрюкивание. (Пауза.) Вот так. Лариса. Любовь. Нет ничего теперь. Тьма в моей жизни. Чёрный человек пришел и забрал моего Толю. Сорок дней назад это было или сорок лет? Потом – известие, что мама умерла. Значит, ещё кто-то умрёт. Есть примета: если кто-то умер и до сорока дней умер ещё один человек, то, значит, будет и третья смерть. Слышите?
Трамвай летит мимо окон. Лариса зажимает уши.
Как страшно, как страшно тут у вас, как тут живёте вы, надо выключить этот трамвай… Не кладите руки, говорил он мне… А я вот, видите, дала бесстрашно вам свои руки. Вы понимаете? Конечно, понимаете. Вы не глухой и вы не немой. Не мой. Не наш, не ваш. Не моё дело. Не моя жизнь. Тут моего нету. Да, да. Я тут временно, быстро укачу. Мне надо в Москву, меня кошка моя ждёт, она одна осталась у меня. Папу заберу. Я буду о папе заботиться. Он спасёт, а я его. Тут моего нету. Это всё – не моё. Не моё. Немое. Немое кино. Немая актриса. Бред какой-то. Отпустите мои руки, мне больно.(Подошла к балкону, говорит негромко через подоконник, в стекло.) Папа, идём домой. Нет, идём в отель. (Пальцем на пыльном стекле написала “Лариса. Любовь.” Молчит, смотрит на трещину на стене.) Милый, спасибо вам, что вы приютили папу и маму. Спасибо! Вы добрый, я вижу, хотя у меня и куриная слепота. Господи, как хорошо мне стало, выпила и спокойно. Как будто я вошла в речку с тёплой водой и хожу по освещённому дну, в сказке будто, водоросли зелёные колышутся вокруг. Надо немного выпить и всё провалится, все несчастья високосного года, и прежнего, несчастного невисокосного, года, и прежних, и прежних. Мне сорок пять, из них тридцать пять были високосными… Мне надо успокоиться… Вы сами предложили выпить, что ж теперь… Кому я говорю, кто понимает… Зачем я говорю… негры одни… как я устала, милый Толечка, как я устала… Толя мой, Толя-доля-воля-больно, ай, ай…
Села на кучу листьев, прижала сумочку к себе, прислонила голову к стене, закрыла глаза. Митя смотрит на неё. Погладил её по щеке рукой. Молчит.
Трамвай грохочет на улице, мимо балкона проезжает, искры сыпятся.
Вошёл старик, кинул на стол деньги, прошёл в свою комнату, лёг, не раздеваясь, на кучу листьев.
Митя смотрит на Ларису.
Темнота.
НОЧЬ
Митя идёт по комнате с ножом. Прошёл мимо Ларисы, профиль на стенке скалится, рожи показывает. Тень от ножа перечеркнула лицо-профиль. Сёстры-еврейки стоят: одна свечку держит, другая усы расчёсывает. Митя подошёл к кровати отца, замахнулся ножом, вонзил его в тело, тело с грохотом, в конвульсиях, упало на пол.
Грохот, будто где что-то взорвалось.
Лариса вскакивает. Перепугано нащупала сумочку, щёлкнула зажигалкой, светит перед собой. Щупая стены, идёт в коридор, бежит из подъезда на улицу. Встала под фонарём у дома, оглядывается, смотрит на небо, на звёзды. Молчит.
В молочном магазине грохочут ящики.
Лариса кинулась назад, дёргает дверь подъезда, но она захлопнулась.
К дому подъехал мотоцикл. Из темноты вышел АНАТОЛИЙ – в тренировочном костюме с надписью “Адидас”, в кроссовках, в каске, с сигаретой в руке.
ЛАРИСА. Кто? Вам что? Что вы? Я тут, я местная, не трогайте меня, идите давайте, я своя, меня испугали, я вышла подышать, я приехала к папе с мамой…
ТОЛЯ. Ключи вот. Я тут живу. Открою подъезд. Холодно, идите в квартиру.
ЛАРИСА. Ничего не холодно, идите, я боюсь вас, вы чёрный, идите, я закалённая, я посидеть хочу.
Толя смотрит на неё. Лариса пошла к трамвайным путям, села на рельсу.
ТОЛЯ. А вы артистка та самая? Прикольно. Мамка написала вам? Ну в подвал пошли, там тепло.
ЛАРИСА. Мамка, какая мамка? Подвал, да, подвал. Мне сегодня про подвал и про вас кто-то говорил. Я хочу тут сидеть. Я буду скоро играть Анну Каренину и мне надо войти в образ.
ТОЛЯ. Чего?
ЛАРИСА. Так. Ничего. (Пауза.)
ТОЛЯ. Ладно. Сидите. Пошёл.
Пошёл к подъезду. Лариса крикнула ему:
ЛАРИСА. Эй, вы? Подойдите на минутку. Пожалуйста. Спичку, а? Нет, закурить даже дайте, у меня нету.
ТОЛЯ. На. (Протянул Ларисе сигарету и чиркнул спичкой.)
ЛАРИСА. Не “на”, а “нате” нужно говорить.
ТОЛЯ. Ну нате.
ЛАРИСА. Дайте мне спичку в руки. (Прикурила, потом осветила лицо Анатолия, негромко, улыбаясь:) Нет, нет. Сорок дней. Там были свиньи, там была кровь, там кузнечики в траве трещали, а свиньи хрюкали…
ТОЛЯ. Чего?
ЛАРИСА. Сорок дней. (Молчит, тряхнула головой.) Посветите ещё себе на лицо? (Улыбается, поёжилась.) Я плохо вижу в темноте. Простите. Обозналась. Это вы, стало быть, чёрненький сын? Как вас зовут? Толя, да? Да, черняв. Негр просто. Негр Толя. Вы похожи очень на одного человека, моего знакомого. Не важно.
ТОЛЯ (Свистит.) Жулик, Жулик, сюда иди, смотри, тут живая артистка! (Смеётся.)
ЛАРИСА. Какой жулик? Кто жулик тут?
ТОЛЯ. Моя собака – Жулик. Так зовут. Жуликом. Подобрал. Придёт сейчас. Он в подъезде спит. На листьях. Заколебал он меня. Бегает за сучками, удирает из дому. Кормлю, кормлю его ишшо, толку нету, подвал мне не сторожит, а там богатство моё. А вы артистка? Ну, прикольно! У нас тут – артистка, блин!(Смеётся.)
ЛАРИСА. Что это за отсветы, блики на деревьях?
ТОЛЯ. Это? Пакеты из-под молока, сока. Я повесил. Для птичек. Кормлю их. А?
ЛАРИСА. Будто ёлка наряжена мусором с помойки. Добрый. Жулика подобрал. Двортерьер. Добрые все, гляжу, доброты неизбывной. Людей подбираете, собак. В дерьме по уши, а чтоб не скучно было – в доброту играете. Всем не поможешь.
ТОЛЯ. Надо же, артистка! У вас платье какое мохнатое, как шкура у Жулика. Можно потрогать? Натуральное, нет?
ЛАРИСА. Да, натуральное. Это Сен-Лоран, дорогой. Причём тут ваш Жулик. Ну, потрогайте, раз хотите. (Пауза.) Видите, приехала, надо было в отель, а я осталась, потому что ничего в потёмках не вижу, куриная слепота. Как я хочу в мою тёплую квартиру в Москве. Боже, куда я попала? (Пауза, Анатолий смеётся.) Что вы смеётесь, что смешного? У меня такая трагедия с мамой, с папой.
ТОЛЯ. Вы так по-московски прикольно разговариваете! Какие они вам мама, папа? У них не все дома были, побирушки оба были, а Митька их подобрал, чтоб они ему попрошайничали, пенсию свою прячет, туйбень, хитрован, артистка, о!
ЛАРИСА. Вы что такое говорите? С ума сошли? Что вы говорите о моих родителях, родителях Ларисы Боровицкой? Молчать! Вы вообще кто тут?
