Назад к Мафусаилу - Сухарев Сергей Леонидович (читать полную версию книги TXT) 📗
Зу (со смехом). Он просто знает, что путешественники занимательны лишь тогда, когда врут. Но, может быть, посмотрев на этого человека через микроскоп, вы усмотрите в нем кое-что хорошее.
Пожилой джентльмен. Я не желаю усматривать в нем хорошее. Кроме того, сударыня, ваши слова дают мне смелость признаться в одной своей мысли, настолько передовой и дерзкой, что я до сих пор не отваживался высказать ее из боязни сесть в тюрьму, а то и угодить на костер за кощунство.
Зу. Ого! Что же это за мысль?
Пожилой джентльмен (опасливо оглянувшись по сторонам). Я отвергаю микроскопы. И всегда отвергал.
Зу. И вы считаете такую мысль передовой? Ох, Папочка, да это же чистейший обскурантизм!
Пожилой джентльмен. Называйте это, как вам угодно, сударыня, но я утверждаю, что людям, не знающим, на что они смотрят, опасно показывать слишком много. Я нахожу, что человек, пребывающий в здравом уме до тех пор, пока он смотрит на все своими глазами, может впасть в буйное помешательство, начав разглядывать мир через телескоп и микроскоп. Даже когда мы рассказываем сказки о великанах и карликах, великанам не следует быть чересчур огромными, а карликам — чересчур маленькими и злыми. До изобретения микроскопа наши сказки вызывали у детей лишь приятную дрожь и нисколько не страшили взрослых. Но жрецы микроскопа до смерти запугали и себя и всех нас, увидев под ним невидимые прежде чудовища — жалкие, безобидные, крошечные создания, мгновенно гибнущие на солнечном свету и сами являющиеся жертвами тех недугов, которые якобы вызываются ими. Что бы ни говорили ученые, до микроскопа наше воображение оставалось добрым, а часто и смелым, поскольку имело дело с вещами, о которых мы кое-что знали. Но воображение, вооруженное микроскопом и имеющее дело со страшным зрелищем — миллионами уродливых тварей, природа которых нам неизвестна, такое воображение поневоле выродилось в жестокую, ужасную, навязчивую манию. Слыхали ли вы, сударыня, что в двадцать первом веке так называемой христианской эры произошло повсеместное избиение ученых, а лаборатории их были снесены и приборы уничтожены?
Зу. Да, слыхала. У недолговечных все жестоко — и прогресс, и возврат к прошлому. Но когда наука воскресла, ее сумели поставить на надлежащее место. Люди поняли, что простые собиратели анатомических и химических фактов разбираются в ней не больше, чем собиратель гашеных марок в мировой литературе или торговле. Террористу от науки, который боялся коснуться ложки или бокала, не вымыв их предварительно бактерицидным раствором, больше не давали ни пенсий, ни титулов, ни чудовищной власти над телом ближнего; его просто отправляли в сумасшедший дом и держали там до полного выздоровления. Но все это седая старина. Продление жизни до трехсот лет обеспечило человечеству способных руководителей и положило конец детским затеям.
Пожилой джентльмен (раздраженно). Вы, кажется, склонны объяснять любой успех цивилизации вашей необычной долговечностью. Разве вам не известно, что вопрос о ней был впервые поставлен людьми, не дожившими даже до моих лет?
Зу. Да, кое-кто из них делал туманные намеки на этот счет. У одного древнего писателя, чье имя дошло до нас в разных формах — Шекспир, Шеридан, Шелли, Шодди, — есть примечательная фраза о том, как жутко потрясает естество мечта, недостижимая для наших душ {209}. Но много ли от этого проку?
Пожилой джентльмен. Как бы то ни было, сударыня, вы уже в сознательном возрасте; поэтому осмелюсь напомнить, что, сколько бы ни жили ваши вторичные и третичные, вы-то сами моложе меня.
Зу. Да, Папочка, но соблюдать осторожность, чувствовать ответственность и во всем искать истину обязывают нас не годы, уже прожитые нами, а те, которые еще предстоит прожить. А вот вам истина безразлична. Ваша плоть — как трава: вы распускаетесь быстрей, чем цветок, и вянете уже во втором детстве. На ваш век довольно и лжи; на мой — ее мало. Знай я, что умру через двадцать лет, мне бы не стоило учиться. Я заботилась бы об одном — как получить при жизни свою маленькую долю радостей.
Пожилой джентльмен. Вы заблуждаетесь, девушка. При всей нашей недолговечности, мы — я имею в виду лучших из нас — видим в цивилизации и просвещении, искусстве и науке неугасимый факел, который передается от одного поколения к другому, разгораясь все более ярким и горделивым пламенем. Каждая эпоха, как бы кратка она ни была, привносит новый кирпич в обширное и вечно растущее здание, новую страницу в священную книгу, новую главу в Библию, новую Библию в литературу. Пусть мы ничтожные насекомые, но мы, как коралловые полипы, воздвигаем острова, зародыш будущих континентов, и, как пчелы, заготовляем пищу для грядущих поколений. Индивид преходящ, род бессмертен. Сегодня желудь, через тысячу лет дуб. Я закладываю свой камень в постройку и умираю, но приходят другие, делают то же самое, и вот уже высится гора. Я…
Веселый смех Зу прерывает его рассуждения.
(Обиженно.) Не скажете ли, чем это я так вас развеселил?
Зу. Ох, Папочка, Папочка, до чего ж вы смешны с вашими факелами и пламенем, кирпичами и зданием, страницами, книгами и главами, коралловыми полипами и пчелами, желудями, камнями и горами!
Пожилой джентльмен. Но это же метафоры, сударыня. Просто метафоры.
Зу. Образы, образы, образы! {210} Я говорила не о них, а о людях.
Пожилой джентльмен. А я иллюстрировал — и, надеюсь, не так уж неудачно — величественное движение прогресса. Я показал вам, что, хотя мы, люди Востока, и недолговечны, человечество растет из поколения в поколение, из эпохи в эпоху — от дикости к цивилизации, от цивилизации к совершенству.
Зу. Понятно. Отец вырастает до шести футов; сын наследует его рост и вытягивается до двенадцати; внук, унаследовав двенадцатифутовый рост, увеличивается до восемнадцати, и так далее. Через тысячу лет все вы оказываетесь ростом в несколько миль. Согласно такому расчету рост ваших предков Билджа и Блуберда, которых вы именуете исполинами, не превышал четверти дюйма.
Пожилой джентльмен. Я здесь не для того, чтобы играть словами и состязаться в парадоксах с девочкой, искажающей самые славные в истории имена. Я говорю серьезно. Серьезно рассматриваю важную проблему. Я вовсе не утверждал, что у человека ростом в шесть футов будет двенадцатифутовый сын.
Зу. Значит, вы не это хотели сказать?
Пожилой джентльмен. Конечно нет.
Зу. Тогда вы вообще ничего не сказали. А теперь слушайте меня, маленькое эфемерное существо. Я отлично поняла, что вы разумели под факелом, передаваемым от поколения к поколению. Но всякий раз, когда он переходит из рук в руки, пламя гаснет до последней искры, и человек, принявший этот светильник, может разжечь его лишь своим собственным огнем. Вы не выше ростом, чем Билдж и Блуберд, и вы не умнее их. Какова бы ни была их мудрость, она угасла вместе с ними, равно как их сила, если таковая существовала не только в вашем воображении. Я не знаю, сколько вам лет, хотя на вид вам верных пятьсот…
Пожилой джентльмен. Пятьсот? Однако, сударыня!..
Зу (продолжая). Но я, разумеется, знаю, что вы — обыкновенный недолгожитель. Следовательно, мудрости у вас никак не больше, чем у любого человека, не накопившего еще достаточно опыта, чтобы отличать мудрость от безумства, истинное свое призвание от заблуждений, свое…
Пожилой джентльмен. Словом, меньше, чем, скажем, у вас.
Зу. Да нет же, нет! Сколько раз вам повторять, что мудрыми нас делают не воспоминания о прошлом, а сознание ответственности перед будущим? Перейдя в третичные, я стану куда беззаботней, чем ныне. Если вы неспособны уразуметь это, поймите, по крайней мере, что я училась у третичных. Я видела плоды их труда и жила по их установлениям. Как все, кто молод, я восставала против них, а они, вечно алча новых идей и знаний, прислушивались ко мне и поощряли мой бунт. Однако путь, избранный мною, оказался ложным, а их путь верным, и они сумели объяснить мне — почему. Власть их надо мной состоит лишь в том, что они отказываются от всякой власти, а потому ей и нет пределов, кроме тех, которые они ставят сами. Вы же — ребенок, управляемый детьми, притом такими злыми и бестолковыми, что вы непрерывно бунтуете против них; а так как они бессильны убедить вас в своей правоте, им остается лишь один способ управлять вами — бить вас, сажать в тюрьму, мучить и убивать, если вы не подчиняетесь им и в то же время слишком слабы, чтобы самому убивать и мучить их.
