Кто эта Сильвия? - Данстон Стивен (книги онлайн полностью .TXT) 📗

Приглушенно звучит ария из первого акта оперы «Так поступают все» Моцарта [2]. Анджела захлебывается плачем, Генри пытается ее утешить.

Генри. Не плачь, моя хорошая, не плачь, довольно. (В продолжение всего разговора Анджела плачет.) Плачем ничего не поправишь… Мы должны научиться шире смотреть на вещи.

Анджела (горько). «Шире смотреть»!

Генри. Не в прямом смысле, конечно. Мы должны быть рады хотя бы тому, что его нам вернули. Ведь он жив. Жив.

Анджела. Мой дорогой Энтони…

Генри. Он так же дорог нам, как и прежде.

Анджела. Но он ослеп. (Плачет.)

Генри. Ну что ты, милая…

Анджела. Не понимаю – утром ты был совершенно подавлен. Откуда теперь такой оптимизм?

Генри. Кто-то из нас должен держаться. Я был не прав, нельзя поддаваться отчаянию. Надо быть сильными. В том, что Энтони ослеп, нет нашей вины, нам не в чем упрекать себя.

Анджела. Мы слишком мало его любили, позволили ему ходить на ту сторону…

Генри. Милая, но я уверен, что Джеки и Трейси переживают это несчастье так же, как мы.

Анджела. Что ты говоришь? Будто они на это способны?

Генри. Ну почти как мы.

Анджела. Они не могут переживать «так же». При их воспитании это просто невозможно.

Генри. По-моему, ты к ним несправедлива. Помнишь, Сильвия, вернувшись от них, рассказывала…

Анджела (перебивает его). И как только наша дочь в такой момент могла пойти к этим девицам!

Генри. Дорогая моя, будь справедлива, наша Сильвия – образцовая дочь. Вспомни, сколько терпения и сострадания она проявила к своим слабоумным сестрам и теперь – к Энтони.

Пауза. Анджела изредка всхлипывает.

Успокойся, моя милая, успокойся… Постарайся улыбнуться… Ну вот. Так лучше. Разве можно, чтобы Энтони увидел, как ты плачешь?

Не успевает он осознать своей оплошности, как Анджела снова заходится плачем.

Анджела. О-о-о! Он никогда, никогда меня не увидит. (Рыдает.)

Генри. Ну что ты, что ты, я не это хотел сказать. Разве можно ему знать, что ты плакала? Возьми себя в руки, возьми себя в руки, милая, так нельзя, так просто нельзя, мы не можем себе этого позволить. Мы должны держаться. (Анджела снова готова утешиться.) Ну вот. Вот и хорошо. Ты у меня умница, ты просто молодчина. Нам нельзя сдаваться. Мы должны шире (ищет слово) воспринимать вещи. (Анджела в последний раз всхлипывает.) Надо радоваться тому, что мы имеем, а не жалеть о том, чего у нас нет. Тому, кто счастлив, кого не гнетут невзгоды, приятно хотеть чего-то еще. Но ведь хорошие времена выпадают так редко. Ни у кого нет права на счастье: думать, что ты его достоин, значит обречь себя на несчастье. Горечь и негодование ослепляют, они не дают нам увидеть то хорошее, чему мы еще могли бы радоваться. Вспомни, ничто не бывает напрасно, у всего есть смысл, даже если он нам не вид… не понятен. Мы должны быть благодарны, и не только за те крохи милосердия, которыми нас наградили, но и за саму нашу способность… воспринимать истину, осознавать целесообразность. Если бы мы меньше… сознавали…

Анджела (перебивает его). Как Дорин…

Генри. Может быть, не знаю, не хочу судить. Так вот, если бы мы меньше сознавали, мы, может быть, не… заметили бы ничего, кроме самих несчастий. Но мы способны… понимать, что некоторым отдаленным последствиям можно даже радоваться. Например, плачевное состояние сестер и увечье брата раскрыли в Сильвии великий дар сострадания. Не исключено, что несчастье, постигшее нашего сына, в конечном счете сделает его выше других тараканов… духовно. Как изменится его восприятие! Его не будут отвлекать чисто зрительные впечатления, созерцание мрака приведет его к новым глубоким прозрениям. Ведь что такое зримый мир? Беспорядочное мельтешение видимого, но не осознаваемого. Осознание приходит к нам только во внутреннем созерцании. Оно – единственный путь к истинному благородству духа. Попробуй представить, всего лишь представить, что ты ничего не видишь… сиди тихо… спокойно… прислушивайся-прислушивайся к внешнему миру, вслушивайся в речи, которые он обращает к твоему внутреннему «я»…

Они прислушиваются. Звучит часть финала первого акта оперы «Так поступают все».

Анджела. Ты прав, так прав! Как же глупо я себя вела! Не стоит оглядываться, надо смотреть вперед, только вперед, без всяких сожалений. Генри, милый…

Генри. Анджела…

Входит Сильвия, негромко приветствуя родителей.

Сильвия. Привет, мам. Привет, пап. Уф, нет сил.

Анджела. Какая ты молодчина! Что Энтони?

Сильвия. Крепится. Все время спрашивает, который час. Я сказала ему, что вы скоро придете. Сара и Элизабет совсем плохи. Они все время молчат. Только вы постарайтесь не очень расстраиваться: они уже давно не в себе. С самого возвращения. Мне кажется, им не долго оста… (Анджела начинает тихонько плакать.) Мамочка, не надо, ты меня расстраиваешь. (Анджела берет себя в руки.) Ну вот… вот и хорошо, вот и хорошо, мамочка. (Пауза.) Знаешь, знаете…

Анджела. Что, детка?

Сильвия. Я… (вздыхает) не знаю, как сказать…

Анджела (с беспокойством). Что случилось?

Сильвия. Просто я… просто я хотела… мне очень жаль, что сегодня днем я вас огорчила. Я вас очень люблю, я не хотела сказать ничего плохого, я просто не подумала… Конечно, это эгоистично… но я правда не хотела вас обидеть. Простите.

Анджела (растроганно, стараясь не выдать своих чувств). Сильвия…

Сильвия (скрывая смущение). Я… я пойду, мне надо к Энтони. Приходите поскорей.

Сильвия уходит. Анджела плачет от счастья. Сквозь слезы слышно: Юна назвала меня мамочкой… Совсем выросла». Время от времени Генри тоже приговаривает: «Хорошая девочка, добрая девочка…» Рыдания становятся тише. Музыка звучит громче. Слышны последние аккорды финала первого акта оперы. Тихо. Через несколько секунд раздается посвистывание Майкла. Он разбирает бумаги.

Майкл (задумчиво, сам с собой). Мм… гм… гммм. Мм… Гм… Гмгмммм. (Снова насвистывает, потом вслух читает свои записи.) Температура… постоянная, влажность… без изменений… Мгм. Содержание помещения… отличное. Ни одного тараканьего клеща Risogliphus faralis или Pimeliaphilus podopop-podoplopolopopols-po-poda-polo-poda-polopo-podapo-lalp-podapolopophagus. (Он говорит небрежно, как будто на свете нет ничего обыкновеннее этого вида клещей.) Pimeliaphilus podapolopophagus? Да. Ах вы имеете в виду Pimeliaphilus podapolopophagus? Пренеприятные существа, я вам скажу, стоит им проникнуть в лабораторию, от них никакими силами… Да, вот что такое этот podapolopophagus. Но, слава богу, у нас их нет. Ни единого podapolopophagus.

Напевает это слово, отбивая ритм руками. Через некоторое время ноги тоже идут в дело. Ритмический рисунок усложняется. Раздаются шаги Плэкетта. Майкл оканчивает представление и откашливается. Дверь из коридора открывается.

Добрый день, сэр Арчибальд.

Плэкетт (устало). Добрый день, Майкл. Извини, что опоздал. Майкл. Ничего-ничего. Как у вас, все в порядке?

Плэкетт вешает пальто и шляпу, надевает халат.

Плэкетт. Да, да, более или менее. Правда… А что у нас тут?

Майкл. Честно говоря, я еще ничего не начинал. Так только, огляделся. Те две самочки умерли.

Плэкетт. Значит, все-таки мы ввели слишком много инсектицида.

Майкл. Да. Еще из камеры с нормальными условиями я взял двух самочек и одного самца. Одна самочка понадобится для извлечения половых феромонов, а у другой и у самца извлечем corpora cardiaca, чтобы иметь материал для инъекций. Измельченный corpora cardiaca мы введем ослепленному самцу, и, если все пройдет нормально, у него восстановится ритм активности. Но сначала мы испытаем его реакцию на феромоны.

Плэкетт (думая о чем-то своем). Мм.

Майкл. С чего начинать – безразлично?

Плэкетт. Э-э… то есть да, извини. Продолжай.