Пьесы - Лорие Мария Федоровна (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
МОРЕЛЛ (кричит Прозерпине, открывая дверь). Запишите их имена и адреса, мисс Гарнетт.
ПРОЗЕРПИНА (за сценой). Да, мистер Морелл.
Морелл входит с бумагами, которые ему принесла депутация.
БЕРДЖЕСС (Марчбэнксу). Вот и он. Вы только последите за ним, и вы увидите. (Поднимаясь, величественно.)Я очень сожалею, Джемс, но я должен обратиться к вам с жалобой. Я не хотел делать этого, но чувствую, что обязан. Этого требует долг и справедливость.
МОРЕЛЛ. А что случилось?
БЕРДЖЕСС. Мистер Марчбэнкс не откажется подтвердить, он был свидетелем. (Весьма торжественно.) Эта ваша юная особа забылась настолько, что обозвала меня толстым старым болваном.
МОРЕЛЛ (с величайшим благодушием). Ах, но до чего же это похоже на Просси! Вот чистая душа! Не умеет сдержать себя. Бедняжка Просси! Ха-ха-ха!
БЕРДЖЕСС (трясясь от ярости). И вы думаете, что я могу стерпеть такую штуку от подобной особы?
МОРЕЛЛ. Какая чепуха! Не станете же вы придавать этому значение! Не обращайте внимания. (Идет к шкафу и прячет бумаги.)
БЕРДЖЕСС. Я не обращаю внимания. Я выше этого. Но разве это справедливо – вот что я хочу знать. Справедливо это?
МОРЕЛЛ. Ну, это уж вопрос, касающийся церкви, а не мирян. Причинила она вам какое-нибудь зло? Вот о чем вы можете спрашивать. Ясное дело, нет. И не думайте больше об этом. (Дав таким образом понять, что вопрос исчерпан, направляется к своему столу и начинает разбирать почту.)
БЕРДЖЕСС (тихо Марчбэнксу). Ну, что я вам говорил? Совершенно не в своем уме. (Он подходит к столу и с кислой учтивостью проголодавшегося человека спрашивает Морелла.) Когда обед, Джемс?
МОРЕЛЛ. Да не раньше, чем часа через два.
БЕРДЖЕСС (с жалобной покорностью). Дайте мне какую-нибудь хорошую книжку почитать у камина, Джемс. Будьте добрым малым.
МОРЕЛЛ. Какую же вам дать книжку? Что-нибудь действительно хорошее?
БЕРДЖЕСС (чуть не с воплем протеста). Да нет же, что-нибудь позанятнее, чтобы провести время.
Морелл берет со стола иллюстрированный журнал и подает ему.
(Он смиренно принимает.) Спасибо, Джемс. (Возвращается к своему креслу у камина, усаживается поудобнее и погружается в чтение.)
МОРЕЛЛ (пишет за столом). Кандида сейчас освободится и придет к вам. Она уже проводила свою ученицу. Наливает лампы.
МАРЧБЭНКС (вскакивает в ужасе). Но ведь она испортит себе руки! Я не могу перенести это, Морелл, это позор. Я лучше пойду и налью сам. (Направляется к двери.)
МОРЕЛЛ. Не советую.
Марчбэнкс нерешительно останавливается.
А то она, пожалуй, заставит вас вычистить мои ботинки, чтобы избавить меня от этого.
БЕРДЖЕСС (строго, с неодобрением). Разве у вас больше нет прислуги, Джемс?
МОРЕЛЛ. Есть. Но ведь она же не рабыня. А у нас в доме так все поставлено, будто у нас по крайней мере трое слуг. Вот каждому и приходится брать что-нибудь на себя. В общем это не страшно. Просси и я, мы можем разговаривать о делах после завтрака, в то время как мы моем посуду. Мыть посуду не так уж неприятно, если это делать вдвоем.
МАРЧБЭНКС (удрученно). И вы думаете, что все женщины такие толстокожие, как мисс Гарнетт?
БЕРДЖЕСС (с воодушевлением). Сущая правда, мистер Марчбэнкс. Что правда, то правда. Вот именно – толстокожая!
МОРЕЛЛ (спокойно и многозначительно). Марчбэнкс!
МАРЧБЭНКС. Да?
МОРЕЛЛ. Сколько слуг у вашего отца?
МАРЧБЭНКС (недовольно). О, я не знаю. (Он возвращается к кушетке, словно стараясь уйти подальше от этого допроса, и садится, снедаемый мыслью о керосине.)
МОРЕЛЛ (весьма внушительно). Так много, что вы даже и не знаете, сколько? (Уже тоном выговора.) И вот, когда нужно сделать что-нибудь этакое толстокожее, вы звоните и отдаете приказание, чтобы это сделал кто-нибудь другой, да?
МАРЧБЭНКС. Ах, не мучайте меня! Ведь вы-то даже не даете себе труда позвонить. И вот сейчас прекрасные пальчики вашей жены пачкаются в керосине, а вы расположились здесь со всеми удобствами и проповедуете, проповедуете, проповедуете. Слова, слова, слова!
БЕРДЖЕСС (горячо приветствуя эту отповедь). Вот это, черт возьми, здорово! Нет, вы только послушайте! (Торжествующе.) Ага, что? Получили, Джемс?
Входит Кандида, в фартуке, держа в руках настольную лампу, которую только остается зажечь. Она ставит ее на стол к Мореллу.
КАНДИДА (морщится, потирая кончики пальцев). Если вы останетесь у нас, Юджин, я думаю поручить вам лампы.
МАРЧБЭНКС. Я останусь при условии, что вы всю черную работу поручите мне.
КАНДИДА. Очень мило. Но, пожалуй, придется сначала посмотреть, как это у вас выходит. (Поворачиваясь к Мореллу.) Джемс, не очень-то ты хорошо смотрел за хозяйством.
МОРЕЛЛ. А что же такое я сделал, или – чего я не сделал, дорогая моя?
КАНДИДА (с искренним огорчением). Моей любимой щеточкой чистили грязные кастрюли.
Душераздирающий вопль Марчбэнкса. Берджесс изумленно озирается.
(Кандида подбегает к кушетке.) Что случилось? Вам дурно, Юджин?
МАРЧБЭНКС. Нет, не дурно, но это кошмар! Кошмар! Кошмар! (Хватается руками за голову.)
БЕРДЖЕСС (потрясенный). Что? Вы страдаете кошмарами, мистер Марчбэнкс? Вам нужно как-нибудь постараться избавиться от этого.
КАНДИДА (успокаиваясь). Глупости, папа. Это просто поэтические кошмары. Не правда ли, Юджин? (Треплет его по плечу.)
БЕРДЖЕСС (сбитый с толку). Ах, поэтические… Вон оно что. В таком случае, прошу прощения. (Снова поворачивается к камину, сконфуженный.)
КАНДИДА. Так в чем же дело, Юджин? Щетка?
Его передергивает.
Ну ладно. Не огорчайтесь. (Садится подле него.) Когда-нибудь вы подарите мне хорошенькую новенькую щеточку из слоновой кости с перламутровой отделкой.
МАРЧБЭНКС (мягко и мелодично, но грустно и тоскуя). Нет не щетку, а лодочку… маленький кораблик, и мы уплывем на нем далеко, далеко от света – туда, где мраморный пол обмывают дожди и сушит солнце, где южный ветер метет чудесные зеленые и пурпурные ковры… Или колесницу, которая унесет нас далеко в небо, где лампы – это звезды, и их не нужно наливать каждый день керосином.
МОРЕЛЛ (резко). И где нечего будет делать – только лентяйничать. Жить в свое удовольствие и ни о чем не думать.
КАНДИДА (задетая). Ах, Джемс, как же ты мог так все испортить!
МАРЧБЭНКС (воспламеняясь). Да, жить в свое удовольствие и не думать ни о чем. Иначе говоря, быть прекрасным, способным и счастливым. Разве каждый мужчина не желает этого всей душой женщине, которую он любит? Вот мой идеал. А какой же идеал у вас и у всех этих ужасных людей, которые ютятся в безобразных, жмущихся друг к другу домах? Проповеди и щетки! Вам – проповеди, а жене – щетки.
КАНДИДА (живо). Он сам чистит себе башмаки, Юджин. А вот завтра вы их будете чистить, за то что вы так говорите о нем.
МАРЧБЭНКС. Ах, не будем говорить о башмаках. Ваши ножки были бы так прекрасны на зелени гор.
КАНДИДА. Хороши бы они были без башмаков на Хэкней-Род.
БЕРДЖЕСС (шокированный). Слушай, Канди, нельзя же так вульгарно. Мистер Марчбэнкс не привык к этому. Ты опять доведешь его до кошмаров – до поэтических, я хочу сказать.
Морелл молчит. Можно подумать, что он занят письмами. В действительности его тревожит и гнетет только что сделанное им печальное открытие: чем увереннее он в своих нравоучительных тирадах, тем легче и решительнее побивает его Юджин. Сознание, что он начинает бояться человека, которого не уважает, наполняет его горечью. Входит мисс Гарнетт с телеграммой.
