Пьесы - Лорие Мария Федоровна (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
МОРЕЛЛ. Да, я считал вас старым мошенником. Однако это не мешало нам поддерживать добрые отношения. Бог создал вас тем, что я называю мошенником, и бог же создал меня тем, что вы называете болваном.
Это умозаключение колеблет основы моральных принципов и понятий Берджесса. Он весь как-то оседает и, беспомощно уставившись на Морелла, испуганно вытягивает перед собой руку, как будто для того, чтобы сохранить равновесие, точно он чувствует, что пол ускользает у него из-под ног.
(Морелл продолжает тем же спокойным, убежденным тоном.) А мне не подобает роптать на созданье рук его, ибо как в том, так и в другом случае это его воля. Если вы пришли сюда честно, как истинный, убежденный, уважающий себя мошенник, защищающий свое мошенничество и гордящийся им, – милости просим. Но (голос Морелла становится грозным, он встает и внушительно стучит кулаком по спинке стула) я не потерплю, чтобы вы являлись сюда морочить мне голову рассказами о том, что вы стали примерным хозяином и добродетельным человеком, тогда как вы просто ханжа, вывернувший шкуру наизнанку ради того, чтобы добиться выгодного контракта в муниципальном совете. (Трясет энергично головой в подкрепление своих слов, затем подходит к камину и, став спиной к огню, с внушительным и непринужденным видом продолжает.) Нет, я требую, чтобы человек оставался верен себе даже в своих пороках. Так вот, не угодно ли? Или берите шляпу и проваливайте, или садитесь и извольте дать мне откровенное, достойное истинного мошенника объяснение: почему вам понадобилось мириться со мной?
Берджесс, смятение которого улеглось настолько, что он пытается выразить свои чувства изумленной улыбкой, испытывает явное облегчение от такого конкретного предложения. Он с минуту обдумывает его, затем медленно и с величайшей скромностью садится на стул, с которого только что поднялся Морелл.
Вот так-то. А теперь выкладывайте.
БЕРДЖЕСС (хихикая). Право, вы все-таки большой чудак, Джемс, как хотите! Но (почти с восторгом) вас нельзя не любить. Опять-таки, как я уже сказал, нельзя, разумеется, принимать всерьез все, что говорит священник, иначе как же можно было бы жить. Согласитесь сами. (Он настраивается на более глубокомысленный лад и, устремив взгляд на Морелла, продолжает, с тупой серьезностью.) Что ж, я, пожалуй, готов признаться, раз уж вы желаете, чтобы мы были совершенно откровенны друг с другом: я действительно считал вас когда-то чуточку блаженным, но теперь я начинаю думать, что у меня, как говорится, был несколько отсталый взгляд.
МОРЕЛЛ (торжествующе). Ага! Наконец-то вы додумались!
БЕРДЖЕСС (многозначительно). Да, времена меняются так, что даже трудно поверить. Пять лет тому назад ни одному здравомыслящему человеку не пришло бы в голову считаться с вашими идеями. Я, признаться, даже удивлялся, как вас вообще подпускают к кафедре. Да что! Я знаю одного священника, которому лондонский епископ несколько лет не давал ходу, хотя этот бедный малый держался за свою религию ничуть не больше вашего. Но теперь, если бы мне предложили поспорить на тысячу фунтов, что вы когда-нибудь сами станете епископом, я бы воздержался. (С важностью.) Вы и ваша братия входите в силу; я теперь вижу это. И уж придется им как-нибудь да ублажить вас, хотя бы только для того, чтобы заткнуть вам рот. Надо признаться, у вас в конце концов было верное чутье, Джемс; для человека такого сорта, как вы, ваша профессия – это выгодная профессия.
МОРЕЛЛ (не колеблясь, решительно протягивает ему руку). Вашу руку, Берджесс. Вот теперь вы разговариваете честно. Не думаю, что меня когда-нибудь сделают епископом; но если сделают, я познакомлю вас с самыми крупными воротилами, каких я только смогу заполучить к себе на званые обеды.
БЕРДЖЕСС (подымаясь с глуповатой улыбкой и отвечая на дружеское рукопожатие). Вы все шутите, Джемс. Ну, теперь, значит, конец ссоре?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Скажи да, Джемс.
Оба, вздрогнув от неожиданности, оборачиваются и видят только что вошедшую Кандиду, которая смотрит на них с обычным для нее выражением шутливой материнской снисходительности. Это женщина в возрасте тридцати трех лет, с хорошей фигурой, склонной к полноте, но сейчас как раз в меру, во всем обаянии молодости и материнства. По ее манере держать себя чувствуется, что эта женщина умеет расположить к себе людей и заставить их подчиняться и что она пользуется этим, нисколько не задумываясь. В этом отношении она мало отличается от любой хорошенькой женщины, которая достаточно умно пускает в ход свою женскую привлекательность для мелких эгоистических целей; но ясный лоб Кандиды, ее смелый взгляд, выразительный рот и подбородок свидетельствуют о широте ума и возвышенности натуры, которые облагораживают эту вкрадчивость в подходе к людям. Мудрый сердцевед, взглянув на нее, тотчас же догадался бы, что тот, кто повесил над ее камином Деву из Тицианова «Успения», сделал это потому, что он уловил между ними некое духовное сходство; но, разумеется, он не заподозрил бы ни на минуту, что такая мысль могла придти в голову ее супругу или ей самой: трудно предположить, чтобы они хоть сколько-нибудь интересовались Тицианом. Сейчас она в шляпке и мантилье; в одной руке у нее перетянутый ремнями плед, из которого торчит зонтик, в другой – ручной саквояж и пачка иллюстрированных журналов.
МОРЕЛЛ (потрясенный своей забывчивостью). Кандида! Как… (Смотрит на часы и ужасается, обнаружив, что уже так поздно.) Милочка моя! (Бросается к ней, выхватывает у нее из рук плед, не переставая упрекать себя и проявлять свое огорчение.) Ведь я собирался встретить тебя на станции и не заметил, как прошло время. (Бросает плед на кушетку.) Я так заговорился (подбегает к ней), что совсем забыл… Ах! (Обнимает ее, снедаемый чувством раскаянья.)
БЕРДЖЕСС (несколько сконфуженный и не уверенный в том, как к нему отнесутся). Как поживаешь, Канди?
Кандида, все еще в объятиях Морелла, подставляет отцу щеку для поцелуя.
Мы с Джемсом заключили мир, почетный мир. Не правда ли, Джемс?
МОРЕЛЛ (нетерпеливо). А ну вас, с вашим миром! Я из-за вас опоздал встретить Кандиду. (С сочувственным пылом.) Бедняжка моя, как же ты справилась с багажом? Как…
КАНДИДА (останавливая его и высвобождаясь из его объятий). Ну, будет, будет, будет! Я была не одна. Я там подружилась с Юджином, и он проводил меня сюда.
МОРЕЛЛ (приятно удивленный). Юджин!
КАНДИДА. Да, он возится с моим багажом, бедный мальчик. Поди сейчас же, милый, а то он расплатится с извозчиком, а я не хочу этого.
Морелл поспешно выходит. Кандида ставит на пол саквояж, затем снимает мантилью и шляпку и кладет их на кушетку рядом с пледом, разговаривая в то же время с отцом.
Ну, папа, как вы все поживаете дома?
БЕРДЖЕСС. Да что там, какая может быть радость дома, с тех пор как ты уехала от нас, Канди. Хоть бы ты когда-нибудь заглянула и поговорила с сестрой. Кто такой этот Юджин, который приехал с тобой?
КАНДИДА. О, Юджин – это одна из находок Джемса. Он наткнулся на него в прошлом году в июне, когда тот спал на набережной. Ты не обратил внимания на нашу новую картину? (Показывая на «Деву».) Это он подарил нам.
БЕРДЖЕСС (недоверчиво). Чушь! И как это ты можешь рассказывать такие небылицы мне, своему родному отцу, что какой-то бродяга покупает такие картины! (Строго.) Не выдумывай, Канди. Это благочестивая картина, и выбирал ее сам Джемс.
КАНДИДА. Вот и не угадал. Юджин вовсе не бродяга.
БЕРДЖЕСС. А кто же он такой? (Иронически.) Благородный джентльмен, надо полагать?
