Капитал (сборник) - Сорокин Владимир (читать книги онлайн txt) 📗
Марк (настороженно). Что, милая?
Наташа. Хочется, чтобы… это… чтобы…
Замирает.
Марк. Что, милая? Что?
Наташа (внимательно смотрит на него). Ты кто?
Марк (сильно бледнея и теряясь). Я… милая… я Марк…
Наташа. Кто?
Марк (дрожащим голосом). Марк… Марк… милая… Марк…
Наташа (встает со своего места). Какой Марк?
Марк (тоже встает). Милая… милая…
Наташа. Какой Марк?
Марк. Милая… не надо… Наташенька…
Наташа. Какой Марк?
Марк. Наташенька… я скажу… я все скажу… не надо…
Наташа (кричит). Какой Марк?
Марк (опускается на колени). Милая, не надо! Я скажу! Я скажу!
Наташа. Ты хочешь, чтоб в тебе мыши завелись?
Марк (дико кричит). Нет! Нет! Неееет!
Наташа. Какой Марк? Какой Марк?
Марк. Марк Сушеный!
Наташа. Где висит Марк Сушеный?
Марк. В чулане!
Наташа. Сколько лет висит Марк Сушеный?
Марк. 32 года и 6 месяцев!
Наташа. Кто повесил Марка Сушеного?
Марк. Плохие мальчики!
Наташа. Чего боится Марк Сушеный!
Марк. Мышей!
Наташа. Как бегут мыши?
Марк. Слева направо!
Наташа. Как качается Марк Сушеный?
Марк. Справа налево!
Наташа. Куда рвутся мыши?
Марк. Марку в ягодицы!
Наташа. Кто поможет Марку Сушеному?
Марк. Святая Преподобная Великомученица Варвара!
Наташа. Как она поможет ему?
Марк. Отгонит мышей, намочит ягодицы!
Наташа. Как попросит ее Марк?
Марк (делая странные движения). Помоги мне, Великомученица Варвара, во имя Господа нашего!
Наташа поднимает платье, приспускает трусы, Марк приспускает брюки и, причитая молитвы, ложится на пол, ягодицами вверх.
Наташа (как бы отпугивая гениталиями невидимых мышей). Изыдите вон, окаянные! Изыдите вон, окаянные! Изыдите вон, окаянные!
Затем Наташа мочится на ягодицы Марка.
Марк. Аминь!
Марк, всхлипывая, ползет к двери. Наташа подтягивает трусы, опускает платье.
Наташа. Марк, я сомневаюсь, что у них есть душ.
Марк, не обращая на нее внимания, выползает за дверь.
Наташа (кричит ему вслед). Скажи, пусть десерт подают!
Она берет со стола бутылку коньяка, отпивает из горлышка, обливается; смеется, вытирает ладонью коньяк с груди, нюхает ладонь, задумывается, потом смотрит на голову отца; подходит к голове, льет на нее коньяк из бутылки, затем подносит свечу; голова загорается.
Русская бабушка
Сцена и зрительный зал погружены в темноту. Вдруг на сцене вспыхивает крошечный огонек зажженной спички, который вскоре зажигает фитиль старой керосиновой лампы. Затеплившись, фитиль скупо освещает небольшую комнату, обставленную скромной, слегка громоздкой мебелью образца пятидесятых годов: в левом углу небольшой сервант, в правом – платяной шкаф с зеркалом, рядом с ним кровать с металлическими спинками, застеленная зеленым покрывалом. Над кроватью к стене прибит гобелен, изображающий лесной пейзаж и оленей у водопада. Рядом с кроватью – небольшая черная этажерка, уставленная книгами и различными мелкими вещами домашнего обихода, из которых выделяются будильник и фарфоровая балерина. Рядом с этажеркой – телевизор на ножках, накрытый пестрой шерстяной тряпочкой. Над телевизором прямо на стене развешаны фотографии в различных рамках и просто без рамок. Посередине комнаты круглый стол на квадратных ножках, покрытый серой скатертью. На столе стоит керосиновая лампа. За столом на стуле сидит бабушка и, подперев ладонью щеку, смотрит на огонь фитиля. Она в темно-коричневой длинной юбке, в бордовой кофте и в большом сером пуховом платке, накинутом на плечи. Ее совершенно седые волосы собраны в пучок. На ногах у нее старые шлепанцы.
Бабушка. Да… Как быстро время бежит. Тысяча девятьсот восемьдесят шестой. Не верится. Неужели дожила?
Усмехается.
Господи, как меня, старую, еще ноги носят… Восемьдесят шестой. Да. Сказали бы нам тогда с Полиной, что проживете еще сорок пять, так кто б из нас поверил. А вот нá тебе – прожили. И лампа наша целехонька, не избилась, не сломалась…
С любовью гладит своей морщинистой рукой латунный бок керосиновой лампы.
Да… Ровесницы мы с тобой, милая. Отец покойный говорил, я родилась, а он весной тебя на ярмарке в Подольске прикупил. Вот какие дела. И фитилек не сгнил, слава Богу… Неужели тогда с этой лампой жили? Не верится даже. Полина, бывало, как вечером свет отключат, зажжет и вяжет, вяжет. Она тогда, в сорок первом, Сережу ждала, на шестом месяце ходила. Сядет вот здесь и вяжет, вяжет Николаю рукавицы да носки. Он на фронте с самого июня был. Ей тогда тридцатый год пошел, а мне двадцать третий. Я-то вязать не любила. А она все вечерами вязала. Он ведь тут совсем рядом был, Москву оборонял. И убило его под Москвой. Не дошла тогда наша посылка, Полина, не дошла…
Молчит, гладя лампу, потом со вздохом продолжает.
Полина, Полина… Как ты там, в этой больнице? Господи, хоть бы обошлось. Две недели без тебя живу, поговорить-то не с кем. И навестить не могу – ноги, как на грех, отказывают, а там на электричке два часа, а после по Москве на метро да на трамвае – куда уж мне… А главное, ни письма, ни весточки. Хоть бы написала – была операция, так, мол, и так. Изведусь вся…
Вздыхает.
Полинка-Полинка. Знаешь, сегодня день-то какой? Поди, и забыла в своей больнице. А я помню и всегда помнить буду. Сегодня ж шестое декабря. Тот самый день. Вот я и лампу зажгла, как тогда вечером. Правда, тогда похолоднее было – печка наша совсем не грела, дрова прогорят, а тепла нет. Лампу зажжем и сидим. А ты вяжешь, вяжешь… И тогда вязала к нашей свадьбе. Три ночи не спала. Подарила ему, моему лейтенанту, дорогому Федору Николаевичу, Феденьке моему. Два дня и две ночи побыли мы с ним, да и пошел на войну. Пошел мой Федя. Милый мой Федя… Дай хоть посмотрю на тебя…
С трудом встает, берет лампу и, шаркая тапочками, подходит к висящим на стене фотографиям; подносит к ним лампу, стоит, разглядывая.
Вот… Феденька мой. Тогда перед отправлением снялись мы с тобой. Вон какой красавец был. И я молодая. Хоть фотография осталась. И было нам по двадцать три года. Господи, было ли это? Полина, помнишь Федю моего? Как на свадьбе сидели? Иван Кузьмич как хорошо сказал тогда, помнишь? А Лизу помнишь? Она тогда ведь моложе меня была! Господи, родные вы мои… все вы здесь, все… все…
Трогает рукой фотографии.
Все. Смотрите на меня, улыбаетесь. И молчите. Все кажется, что вот возьмете и заговорите со мной. Ах нет. Молчите все это времечко. Все сорок пять лет. И ты, Лиза. И ты, Иван Кузьмич. И ты, Феденька. Два дня побыла с тобой. А потом – ничего. Пропал без вести. А что это такое? Как это без вести? Ведь это еще хуже, чем смерть. Как это возможно – без вести? Федя. Где ты, милый мой Феденька? Сколько лет ждать тебя? Феденька мой… мучишь меня полвека… Господи… Федя…
