Акт 1. Вторжение
Осенние сумерки.
Смутный шум улиц. Порывы ветра доносят из-за городских стен, с равнины, то падающий, то поднимающийся гул народного множества. Очень издалека видим редкие, вздрагивающие пятна: то ли свет в окнах разбросанных по равнине деревень, то ли костры боевого стана.
Во дворце Августейшего — танцевальная музыка.
— Mesdames — a doite!
— Messieurs — a gauche! [1]
— Вы чуете легкую гарь? —
— Ah!..
как обаятелен,
как пригож
Сегодня
наш государь!
Во дворцовых подвалах — радение.
И-эх, наваждение…
— Ох,
ни зги…
— Подь женишок-Саваоф :
лей!
жги!
Хлынь
в зло,
в грех…
— Ты накати-налети,
друг —
дух!
— Ты заверти-подхвати,
слей
двух —
Трех?
— Сто!
— Всех!
На окраине — старинный монастырек. Келья Прозревающего. Он средних лет. Сидит в кресле, откинув голову на спинку и закрыв глаза.
Голос невидимого даймона [2]
Видишь ли суть
сквозь пятна
Мечущихся личин?
Слышишь ли голос невнятный
Со дна пучин?
Прозревающий
Улавливаю, но размывчиво… смутно…
взор еще застит мгла…
Мнится — в геенне вручают кому-то
родившемуся —
дар зла.
Тонкий, как нить, вздрагивающий голос из глубины
Развенчивай
Царство
Пред концом!
Оскверняй
Церковь
Бубенцом!
Прилепись
К клиру
Алтаря!
Подрывай
Веру
В трон царя!
Во дворцовой зале появляется Августейший в сопровождении хлыстовского «саваофа». Оркестр рассыпается стаей взвизгов. Дамы упархивают за колонны.
— Mon Dieu! Qui est ca? [3]
— Mesdames, спокойно…
Хитер, как лиса —
И в том вся тайна.
— Но очи-то! Очи!..
— Ах, не скажите…
— О чем он пророчит,
Живой небожитель?
«Саваоф», поднимая перст, густым окающим говором
Нынче всякий походя
Лжет, в бесовской похоти,
Будто лишь в Европе ум,
Русь же — мрак да опиум.
По таким ударить —
Значит государить.
Августейший
Да, нелегко нам судно вести
Между сирен докучных…
С голосом царской совести
Вы лишь один созвучны.
«Саваоф» обводит колдующим взором зал. Дамы показываются из-за колонн.
Одна, приближаясь
Простите неверный шаг…
Наш обморок… Наш смешок…
Теперь мы, осилив шок,
В вас поняли истый шик.
Другая, пошатываясь
Какой неимоверный взор!
Он — бел, фиолетов, бур…
Не все ли равно — пожар
Подхватит нас? Смерть? Позор?..
Третья, коленопреклоненно
О, возложи свою руку,
Как на священную раку,
На грудь мою: слышишь трепет?
То — кровь наша нас торопит! —
«Саваоф», благословляя дам и мужчин
Государь возлюбленный!
Мир, чертями вздыбленный,
Немогущ, пока я —
Страж твоего покоя.
Августейший
Вижу колонны я… обелиски…
Не вижу людей в империи!
Мне грустно: народ российский
Утратил мое доверие.
Один только вы мне близки,
Утес среди волн безверия!
«Саваоф», возлагая руки:
правую на грудь дамы в белом,
левую — на грудь дамы в розовом
Государь наш батюшка!
Ослабела церквушка;
Коль не хочешь падать —
Патриарха надоть!
Женский голос, подле Августейшего
Светится он несказанною тайной,
Мудрость его — как Русь глубока…
Чье же в России чело достойней
Белого клобука?
Вокруг «саваофа» вспыхивают синие огни. Порхая, они осеняют Августейшего, Принцев крови, старцев ареопага. Свет в люстрах убывает.
Августейший
Молись за Россию, отче,
Угодный Господу Богу;
А я — лишь смиренный зодчий,
Зовущий ее ко благу.
Черчу военные планы,
Чтоб было где реять флагу…
Умрем — и зарей желанной
Пойдем по райскому лугу.
Августейший удаляется.
В зал врываются радевшие в подвалах.
— Ох, чудеса! Эх, кудеса!
Правь, Саваоф,
Бог!
— Каждый — христос…
— Мы — в небеса,
Меж облаков…
— И-охх!
