Майор Барбара - Дарузес Нина Леонидовна (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Женщина. Ну как, после еды полегче стало?
Мужчина. Нет. Какая это еда! Вам это еще куда ни шло, годится, а мне, рабочему человеку, — тьфу! и больше ничего.
Женщина. Рабочему человеку? А вы кто же такой будете?
Мужчина. Я? Живописец.
Женщина (скептически). Вот как? Скажите пожалуйста!
Мужчина. И скажу! Конечно, теперь всякий лодырь называет себя живописцем. Ну а я так настоящий живописец, все что угодно могу разделать и под мрамор и под дуб. Мне цена тридцать восемь шиллингов в неделю, когда бывает работа.
Женщина. Так почему же вы здесь? Пошли бы да нанялись на работу.
Мужчина. Я вам объясню, почему. Во-первых, я не дурак... Ф-фу, ну и чертов же холод здесь! (Приплясывает.) Да, гораздо умнее, чем полагается быть в том звании, какое мне определили господа капиталисты; они ведь не любят, когда их видишь насквозь. Во-вторых, умному человеку тоже хочется пожить всласть; так что, если подвернется случай, я и выпить могу как следует, на совесть. В-третьих, я стою за интересы рабочего класса и потому стараюсь сделать поменьше, чтоб побольше работы досталось моим товарищам. В-четвертых, у меня хватает смекалки сообразить, за что ответишь по закону, а за что нет. Вот я и поступаю, как капиталисты: тащу все, что ни подвернется, если вижу, что мне это с рук сойдет. Пока дела хороши, я человек трезвый, работящий и честный; как говорится — из дюжины не выкинешь. Ну а что толку? Когда дела плохи — а сейчас они из рук вон - и хозяевам приходится увольнять половину рабочих, так начинают всегда с меня.
Женщина. Как вас зовут?
Мужчина. Прайс. Бронтер О'Брайен Прайс. Обыкновенно зовут Снобби Прайс, для краткости.
Женщина. Ведь это все равно что столяр, кажется? А вы говорили, будто вы живописец.
Прайс. Нет, это не все равно что столяр, а подымай выше. Я себе цену знаю, потому что я человек умный, да и отеи у меня был чартист, начитанный, просвещенный человек; как-никак, держал писчебумажную лавочку. Я вам не какой-нибудь дровокол или там водовоз, зарубите себе на носу. (Подходит к своему месту за столом и берется зй кружку.) А вас как зовут?
Женщина. Ромми Митченс.
Прайс (осушая кружку до дна). Ваше здоровье, мисс Митченс.
Ромми (поправляя его). Миссис Митченс.
Прайс. Как! Ах, Ромми, Ромми! Почтенная замужняя женщина, а прикидывается шлюхой, чтоб ее спасала Армия спасения. Стара штука!
Ромми. А что мне делать? Не с голоду же помирать. Эти барышни в Армии спасения такие милые, такие добрые, а только им нравится думать, что ты была бог знает какая, самая последняя, пока они тебя не спасли. Так почему же не уважить их, бедненьких? Они тут прямо замучились с работой. И кто бы им дал денег на Армию спасения, если бы мы проговорились, что мы ничем не хуже других? Известно, что за народ эти леди и джентльмены.
Прайс. Свиньи и мошенники, больше ничего. Ну, а все же хотел бы я быть на их месте, Ромми. А что значит Ромми? Прозвище такое, что ли?
Ромми. Это для краткости, вместо Ромола.
Прайс. Вместо чего?
Ромми. Ромола. Имя из какой-то книжки. Матери хотелось, чтоб я была похожа на эту самую Ромолу.
Прайс. Мы с вами товарищи по несчастью, Ромми. У нас такие имена, что никому не выговорить. Билл и Салли было не по вкусу нашим родителям, так вот я теперь Снобби, а вы Ромми. Ну и жизнь!
Ромми. Кто вас спасал, мистер Прайс? Майор Барбара?
Прайс. Нет, я сам, по своей охоте. Теперь я буду Бронтер О'Брайен Прайс — обращенный живописец. Уж я знаю, что им по вкусу. Я расскажу им, какой я был ругатель, картежник, как бил мою несчастную старуху мать...
Ромми (шокированная). Неужели вы били вашу мать?
Прайс. Ничего подобного. Она сама меня поколачивала. Да это не беда. Приходите-ка послушать обращенного живописца, тогда узнаете, какая она была наложная женщина, как сажала меня к себе на колени и учила молиться, как я приходил домой пьяный, вытаскивал ее из кровати за волосы, белые, как снег, и тузил кочергой.
Ромми. Ведь вот как это несправедливо! Всегда нас, женщин, обижают. Сами вы врете почище нашего: мастера разводить турусы на колесах. Только вам, мужчинам, можно врать на митингах, при всей публике, и с вами из- за этого носятся; а тут взвалишь на себя напраслину, да и шепчи ее на ушко всем барышням по очереди. Хоть они и набожные, а все-таки нехорошо это с их стороны.
Прайс. Правильно! Что же вы думаете, разве дозволили бы Армию спасения, если бы все у них делалось как надо? Вряд ли. Они нас тут приглаживают да причесывают, выводят в люди, чтоб можно было потом надувать да грабить. Только я тоже малый не промах. Скажу, будто видел, как одного грешника на месте убило молнией, или будто слышал голос: «Снобби Прайс, куда ты пойдешь после смерти?» Уж потешусь вволю, верьте слову.
Ромми. Ну, пить-то вам не позволят все-таки.
Прайс. Так я это наверстаю на проповедях. Зачем мне пить, если можно развлекаться как-нибудь по-другому.
Дженни Хилл, миловидная девушка лет восемнадцати, бледная и усталая, входит в ворота, ведя Питера Шерли, худого и измученного старика рабочего; от голода он едва стоит на ногах.
Дженни (поддерживая Питера). Ну, ну, ничего. Сейчас я принесу вам поесть. Вам станет легче.
Прайс (встает и услужливо спешит принять старика из рук Дженни). Несчастный старик! Возвеселись, брат, здесь ты обретешь отдых, мир и счастье. Скорее несите завтрак, мисс, он с ног валится.
Дженни торопливо уходит в здание.
Ну же, встряхнись, папаша, сейчас она тебе притащит кусок хлеба с патокой да воды с молоком. (Сажает его за стол.)
Ромми (игриво). Что нос повесил, старичок? Гляди веселей!
Шерли. Я не старик. Мне всего сорок шесть лет. Какой я был, такой и остался. А седина у меня с тридцати лет. На три пенса краски для волос — только всего и нужно; что же, неужели подыхать из-за этого на улице? Боже ты мой! Я с тринадцати лет работаю по десять-двенадцать часов в день, никому ни гроша не должен; так неужели надо меня выбросить на свалку, а работу мою отдать какому-нибудь мальчишке, который ее изгадит? А почему? Я же не виноват, что у меня волосы раньше времени поседели.
Прайс (ободряюще). Что толку ныть, инвалид ты несчастный! Вышвырнули тебя, вытурили, дали тебе по шее, кому ты теперь нужен? Пусть эти жулики хоть обедом тебя накормят, посчитай-ка, сколько обедов они у тебя украли! Хоть что-нибудь из своего вернешь.
Дженни возвращается с хлебом и молоком.
Ну, брат мой, помолись и принимайся за угощение.
Шерли (смотрит с жадностью, но не дотрагивается до еды и плачет, как ребенок). Я никогда не брал ничего даром.
Дженни (уговаривает.) Ну, ну! Это вам господь посылает, он же не гордился и брал хлеб у своих друзей, почему же и вам не взять? А если хотите, вы нам можете заплатить, когда найдете работу.
Шерли (оживляясь). Да, да, верно. Я могу заплатить вам, это я беру взаймы. (Он весь дрожит.) О господи, господи! (Повертывается к столу и с жадностью набрасывается на еду.)
Дженни. Ну, Ромми, теперь вы лучше себя чувствуете?
Ромми. Благослови вас бог, милочка! Вы напитали мое тело и спасли мою душу.
Дженни, тронутая, целует ее.
Присядьте, отдохните немножко, вы, верно, ног под собою не чуете.
Дженни. Я с утра еще ни разу не присела. Такая масса работы, что мы не в состоянии справиться. Нет, мне нельзя отдыхать.
Ромми. Помолитесь минутку-две, тогда и работа покажется легче.
Дженни (просияв). Да, просто удивительно, как минутная молитва возрождает человека! К двенадцати часам я так устала, что голова у меня кружилась, но майор Барбара послала меня помолиться, и я сразу почувствовала в себе новые силы. (Прайсу.) Получили вы хлеб?