Ясно: новые стихи и письма счастья - Быков Дмитрий Львович (книга бесплатный формат txt) 📗
Сам себе не говоря.
Знает замок про подвал с чудовищем —
Иль сокровищем, Бог весть,—
Что-то в тишине ему готовящим,
Но не видит, что там есть.
Что ж ему неведомое ведомо,
Чтоб мы жили вечно врозь,
Чтоб оно звало меня, как велено,
И вовек не дозвалось?
Верно, если вдруг сольемся в тождество
И устроим торжество —
Или мы взаимно уничтожимся,
Иль не станет ничего.
Так что, методически проламывая
Разделивший нас барьер,
Добиваюсь не того ли самого я —
Хоть сейчас вот, например?
* * *
Прошла моя жизнь.
Подумаешь, дело.
Предавшее тело, походы к врачу.
На вечный вопрос, куда ее дело,
Отвечу: не знаю и знать не хочу.
Дотягивай срок,
Политкаторжанка,
Скрипи кандалами по ржавой стране.
Того, что прошло,
Нисколько не жалко,
А все, что мне надо, осталось при мне.
Вот так и Господь
Не зло и не скорбно
Уставится вниз на пределе времен
И скажет: матчасть
Не жалко нисколько,
А лучшие тексты остались при нем.
* * *
Чтобы заплакать от счастья при виде сиреневого куста,
Хватило бы зимней ночи одной, а было их больше ста.
И когда сирень перевешивается через дедовский палисад,
То к счастью всегда примешивается страшнейшая из досад:
А вдруг ни этого сада, ни нежности, ни стыда
На самом деле не надо, а надо, чтоб как тогда —
Когда без всякой сирени, свирели и вешних вод
По норам своим сидели и думали: «вот-вот-вот»?
Ведь тесную эту норку, погреб или чердак
Так просто принять за норму, когда она долго так.
Цветение длится месяц, одиннадцать длится страх.
В набор любых околесиц поверишь в таких местах.
Чтобы заплакать от счастья при виде тебя, какая ты есть,
Хватило бы тысячи прочих лиц, а их — миллиардов шесть.
И когда окно занавешивается и другие мне не видны —
То к счастью всегда примешивается тоска и чувство вины,
Как будто при виде райского кубка мне кто-то крикнул: «Не пей!»
Ты скажешь, что это острей, голубка, а я считаю — тупей.
На три минуты покинув дом — всегда во имя тщеты,—
Я допускаю уже с трудом, что там меня встретишь ты.
Что за всеобщее торжество, что за железный смех!
Было бы нас хоть двое на сто — а нас ведь двое на всех.
Да и чтобы заплакать от счастья при мысли, что вот она, жизнь моя,
На свете могло быть, честное слово, поменьше небытия,
А то когда я с ним себя сравниваю, вперившись в окоем,
Мне кажется слишком странным настаивать на своем.
* * *
«Запах свежий и тлетворный…»
Нонна Слепакова
Ничего не может быть иначе.
Начинается гроза.
Чувство, будто в детстве, в дождь, на даче:
Делать нечего, гулять нельзя.
У окна стою, как в детстве,
К потному стеклу прижав чело.
Чувствую себя в соседстве
Не могу пока сказать чего.
Лужа от забора до сарая.
Тучи в виде двух квашней.
Зелень ядовитая сырая
Пахнет гуще и душней.
Как по взмаху царственного жезла —
Или царского жезлА —
Дружно нечисть разная полезла,
Закипела, приползла.
Мох на камне, плесень на заборе,
Розовые черви на гряде…
Под землей таящееся море
Проступило кое-где.
Всюду, где трясина, где траншея,
А не твердая земля,—
Вся поверхность мира не прочнее
Дождевого пузыря.
Все растет на бездне, на могиле,
Все дожди уютны и грозны,
Всюду запах свежести и гнили,
Гибели и новизны.
Лиловеет небо и клубится,
Лишь восток прозрачно-сер
И просторен, словно там граница
Океана, например.
Гул прилива, близость океанья
На последнем берегу,
На котором, кроме любованья,
Ничего я сделать не могу.
Никакого пафоса дешевого —
Мол, блажен, кто посетил сей сад,—
Только волны лиственного шороха,
Полусонный, сумрачный распад,
Затяжная горечь грозовая,
Отсыревшая кора,
Неумолчный шелест размыванья —
Да и то сказать, пора.
Departamental
1. Отсрочка
…И чувство, блин, такое (кроме двух-трех недель), как если бы всю жизнь прождал в казенном доме решения своей судьбы.
Мой век тянулся коридором, где сейфы с кипами бумаг, где каждый стул скрипел с укором за то, что я сидел не так. Линолеум под цвет паркета, убогий стенд для стенгазет, жужжащих ламп дневного света неумолимый мертвый свет...
В поту, в смятенье, на пределе — кого я жду, чего хочу? К кому на очередь: к судье ли, к менту, к зубному ли врачу? Сижу, вытягивая шею: машинка, шорохи, возня… Но к двери сунуться не смею, пока не вызовут меня. Из прежней жизни уворован без оправданий, без причин, занумерован, замурован, от остальных неотличим, часами шорохам внимаю, часами скрипа двери жду — и все яснее понимаю: все то же будет и в аду. Ладони потны, ноги ватны, за дверью ходят и стучат… Все буду ждать: куда мне — в ад ли?
И не пойму, что вот он, ад.
Жужжанье. Полдень. Три. Четыре. В желудке ледянистый ком. Курю в заплеванном сортире с каким-то тихим мужиком, в дрожащей, непонятной спешке глотаю дым, тушу бычки — и вижу по его усмешке, что я уже почти, почти, почти как он! Еще немного — и я уже достоин глаз того, невидимого Бога, не различающего нас.
Но Боже! Как душа дышала, как пела, бедная, когда мне секретарша разрешала отсрочку страшного суда! Когда майор военкоматский, с угрюмым лбом и жестким ртом, уже у края бездны адской мне говорил: придешь потом!
Мой век учтен, прошит, прострочен, мой ужас сбылся наяву, конец из милости отсрочен — в отсрочке, в паузе живу. Но в первый миг, когда, бывало, отпустят на день или два — как все цвело, и оживало, и как кружилась голова, когда, благодаря за милость, взмывая к небу по прямой, душа смеялась, и молилась, и ликовала, Боже мой.
2. Паспортный стол
Тоскуя в паспортном столе,
Скучнейшем месте на земле,
Где дверь скрипит, компьютер виснет,
А на окошке фикус киснет,
Где паспортистка в виде жабы,
Или точней, с лицом-как-выменем,
Сидеть на пенсии должна бы
Последних тридцать лет как минимум,
А ведь наверняка же добрая
Старушка, внука любит страстно,
Но как дойдет до регистрации,
Так вообще стоит стеной,
Пятнадцать справок, двадцать выписок,
Непрошибаемая фраза
«Я вам еще раз повторяю»,
А я сейчас не удержусь
И вообще завою в голос —
Да чем же мы, скажи на милость,
Так перед вами провинились,
Уже не фактом ли рождения
На подконтрольной территории?—
А что она, тупая жрица,
Она сама всего боится,
Над ней стоит такое НЕ,
