Русская бранная лексика: цензурное и нецензурное - Мокиенко В. М. (читать книги онлайн бесплатно полные версии .TXT) 📗
Типично, что, имея на родине столь громадные запасы такого ценного «сырья», как русская матерщина, русские лингвисты и лексикографы до сих пор не предложили читателям его квалифицированной переработки. Точнее, не могли предложить по названным выше обстоятельствам. Исключением, правда, являются известные статьи Б.А. Успенского, положившие начало современной русской «обсценологии» (Успенский, 1983, 1987) и словарь В. Быкова, содержащий немало свежих «обсценизмов» (Быков, 1992 и 1994). Но и они вышли, естественно, за рубежом.
Зарубежная же славистическая «обсценология» уже давно проявляет активный интерес к русской брани. К этому, прежде всего, филологов-русистов толкают чисто практические мотивы. Незнание этой лексики даже студентами, освоившими русский язык почти в совершенстве, понятно: классическая методика строилась во многом на основании литературного, «стандартного» русского языка. Литературные же тексты, пресса и масса учебников для иностранцев типа «Русский язык для всех», естественно, не включали эту сферу русской речи в процесс обучения. Зарубежным коллегам приходилось поэтому, как говорят, по крупицам собирать «запредельную» русскую лексику и составлять словари-пособия.
Коллекция таких лексикографических справочников, особенно изданная в США, уже весьма велика (Drummond, Perkins, 1987; Elyanov, 1987; Galler, Marquess, 1972; Galler, 1977; Glasnost), хотя их авторы не претендуют ни на полноту охвата описываемого материала, ни на глубину (особенно этимологическую) его интерпретации.
Достаточно давнюю традицию имеет на Западе и филологическое изучение русской бранной лексики. Она открывается двумя немецкими работами начала века: статьей Э. Шпинклера «Grossrussische erotische Volksdichtung» (Spinkler, 1911) и обширной штудией В. Христиани «Uber die personlichen Schimpfworter in Russischen», опубликованной в журнале «Zeitschrift fur slavische Philologie» в 1913 году (Christiani, 1913). Не случайно и одной из первых послевоенных публикаций на эту тему была статья А. Исаченко, анализирующая «основополагающее» матерщинное русское ругательство, зафиксированное именитым иноземцем – немцем Герберштейном в 17-м веке (Isatchenko, 1964): воображение иностранцев – как простых купцов или путешественников, ведущих путевые заметки и составляющих краткие разговорники, так и филологов – русский мат привлекал своей сильной экспрессией, образностью и многозначностью. Поток западной лингвистической литературы, посвященной этой теме, неуклонно увеличивается (Dreizin, Priestly, 1982; Geiges, Suworowa, 1989; Hopkins, 1977; Kaufman, 1981; Косцинский, 1980; Левин, 1986; Patton, 1981; Plahn, 1987; Raskin, 1978; 1979; Razvratnikov, 1980).
Поток статей выкристаллизовался уже в серию монографий, написанных немецкими славистами: книга В. Тимрота, в которой русский мат рассматривается в общем ряду с арго, жаргоном и сленгом (Timroth, 1983, 1986), диссертация И. Эрмен о русской обсценной лексике (Ermen, 1991), вышедшая недавно отдельной книгой (Ermen, 1993) и диссертация П. Каин о грамматике (в широком смысле) сербских ругательств (Kain, 1993). При всей означенной активизации филологической науки и практики вокруг русского мата, он продолжает во многом оставаться неким белым пятном. Многие переводчики до сих пор испытывают большие трудности, не находя соответствующих слов и выражений ни в одном из словарей, изданных в России. Если для русских переврдчиков камнем преткновения является адекватная передача экспрессивных слов и выражений из массы западных (особенно американских) криминальных, порнографических, «хоррорных» и т.д. романов, кино– и видеофильмов, то для зарубежных переводчиков этот камень – русская нецензурщина, пока еще мало систематизированная составителями словарей. Особые трудности, своего рода «культурный шок» испытывает и все увеличивающаяся масса студентов, ученых, политиков, предпринимателей и других зарубежных гостей, попадающих в Россию: слыша «ядреное русское слово» буквально на каждом шаге, они не могут получить его квалифицированной расшифровки даже у своих русских друзей. Чаще всего им лишь говорят, что употреблять эти грязные слова нельзя, либо же констатируют их непереводимость. И действительно, буквальный перевод большинства русских ругательств, особенно «многоэтажных», может породить впечатление о какой-то гипертрофированной, чудовищной «сексуальной озабоченности» и извращенности русских. Ругающийся же, как правило, о сексе, а тем более об извращениях даже и не думает: обычно он лишь в древней традиционной форме изливает свою русскую душу, высказывая таким образом свое недовольство жизнью, людьми, правительством.
Незнание русского матерщинного кода создает немало трудностей при живом общении с русскими. Ведь нюансы русского мата столь многоплановы, что в быту он, как подметил еще Ф. Достоевский, используется для обозначения диаметрально противоположных ситуаций. На нем построено немало анекдотов, каламбуров, политических реминисценций. Достаточно вспомнить, сколь безуспешными были попытки перевести шутливо-ироническую крылатую фразу, приписываемую М. Горбачеву, – «Кто есть ху» – ‘кто является виновников чего-либо, кто препятствует демократическим процессам, прогрессу’. Это каламбурное переосмысление оборота кто есть кто на английский манер с намеком на русское ругательное слово (who – ху). Бывший президент СССР якобы употребил это выражение на пресс-конференции после августовского путча применительно к путчистам, о которых он в шутку сказал: «Теперь я знаю, кто есть ху». В «Известиях» за 23 августа 1991 г. была опубликована серия статей под общим названием «Кто есть ху, как сказал Горбачев», способствовавшая широкому распространению оборота, как и ссылки на этот каламбур в других средствах массовой информации (Brodsky, 1992, 76–77; Haudressy, 1992, 111). Аналогичен обсценный подтекст и таких современных политических каламбуров, как мирный герцог (из анекдота о М.С. Горбачеве, где это выражение – его зарубежная кличка – расшифровывается на основе англ. peace duke); Борис, ты неправ (фраза члена Политбюро Е.К. Лигачева, обращенная на одном из заседаний Верховного Совета к Борису Ельцину, вызвавшая смех в зале благодаря известному анекдоту о пьяном водопроводчике, выразившемуся столь деликатно, когда его напарник уронил ему на ногу тяжелый молоток); краткой переиначенной народной характеристики демократии a la russe – дерьмократия и т.д.
Причем нередко, сколь актуальными и сиюминутными ни казались бы со стороны даже такие слова и выражения-однодневки, они имеют также немалую «глубину памяти». Не только потому, что корнями уходят в многовековую табуизацию русского мата, но и потому, что многие новые политические каламбуры оказываются на лингвистическую поверку старыми добрыми старыми русскими шутками. Или русско-иноязычными шутками, как в случае с кличкой М.С. Горбачева. Ведь в речи молодежи 60-х годов, когда звезда будущего архитектора перестройки лишь восходила, уже была популярна русско-английская эвфемистически-каламбурная переделка известного русского ругательства. Но не на основе англ. peace ‘мир’, а англ. pease ‘горох’: гороховый герцог (ФЛ, 104) – достаточно адекватный жаргонный предтеча мирного герцога. Так в живой русской речи старое и новое соединяются прочной скрепой древнего мата, оживляясь популярными ныне языковыми отсылками на англицизмы.
Активизация употребления обсценной лексики и фразеологии делает задачу его лингвистической расшифровки вдвойне актуальной. Каковы же способы этой расшифровки в иностранной аудитории?
В целом они уже предложены для разных аспектов авторами названных выше исследований и словарей. Так, в духе американской методической школы, отталкивающейся от ‘pattern practice’, В. Раскин предлагает студентам словообразовательные модели трех основных русских обсценных корней – хуй, пизда и ебать (Raskin, 1979). Семантическая типология, основанная на тематическом распределении «сфер влияния» русского мата (части тела, телесные и сексуальные функции, социальные институции и др.), стала основой классификации американского слависта (вероятно, В. Фридмана), опубликовавшего свою статью под эвфемистическим, но «говорящим» псевдонимом Борис Сукич Развратников (Razvratnikov, 1980). И. Эрмен интересует как словообразовательная и семантическая парадигматика русского мата, так и его этимологическая, социолингвистическая, грамматическая и функциональная характеристика (Ermen, 1991).
