Первый и последний. Немецкие истребители на западном фронте 1941-1945 - Галланд Адольф "Dolfo, Keffer" (книги бесплатно .txt) 📗
У меня не было сомнений насчет реакции отца. Я знал, что, в отличие от меня, он отнюдь не в восторге от моих летных увлечений, хотя никогда не препятствовал им, а даже, напротив, всегда оказывал мне посильную помощь. Тем не менее он явно замышлял, незаметно охладив мой пыл. Сориентировать меня в более безопасном направлении таким образом, чтобы другие, как он считал, более важные занятия не слишком страдали от этого. Однако я был в курсе всех дел больше, чем он. Возможности, которые представлялись дни профессионального летчика в то время, были чрезвычайно ограниченны — имелся целый список из нескольких тысяч безработных летчиков с «Люфтганзы», а сама авиация в Германии была одной из умирающих отраслей.
К тому же отец смотрел на воздушного пилота как на в некотором роде водителя такси или автомобилиста — те две профессии, которые хотя были вполне в почете, но в его глазах не совсем подходили для его сына. Это самое он и сообщил мне прямо и недвусмысленно, подчеркнув при этом, что он не собирается давить на меня каким бы то ни было способом. Я должен был выбрать профессию, к которой на самом деле чувствовал призвание. Тем не менее он считал, что его долг — обратить мое внимание на практическую сторону жизни, куда я как раз собирался вступать. Я был свободен в своем выборе, а он радовался, что в состоянии дать сыновьям самый высокий уровень образования но любой профессии, которую они могли бы избрать при условии, что их планы не изменятся.
«Тогда позволь мне быть летчиком», — решился я. Мой отец согласился: «Если ты серьезно решил, мой мальчик…». Вдобавок к моей нежной сыновней привязанности, я с того самого дня испытываю глубочайшее уважение к моему отцу. Мое желание созревало в благожелательной обстановке и не считалось чем-то неблагоразумным и безнадежным. Думаю, он знал меня достаточно хорошо, чтобы осознать, что моя страсть к авиации не прости прихоть или блажь.
Вскоре мне представилась возможность доказать это. Помимо меня самого, существовало еще 4000 кандидатов, которые стремились поступить в школу для летчиков в Брюнсвике, и только двадцать человек из подавших заявление имели шанс быть принятыми. Данное из ряда вон выходящее положение дел отражало не только тогдашний энтузиазм среди стремившейся к полетам германской молодежи, но также страшную безработицу, которая достигла своего пика в 1932 году. Шесть миллионов безработных, подобно ночному кошмару, давили на германскую экономику. Гигантские по размерам очереди изможденных и жалких людей окружали все биржи труда в ожидании своего пособия по безработице. Множество молодых людей не могли получить профессию после окончания школы. Большинство из них становились жертвами пропаганды радикальных партий, из них формировался рядовой состав и костяк политических бойцов, которые проламывали друг другу голову в кровавых уличных сражениях.
В Брюнсвик я ехал в смятении. Вступительные экзамены в школу летчиков проходили в течение десяти дней, и от этих десяти дней зависела вся моя будущая жизнь. Шансы были 200 к 1 против меня. Это были необыкновенно трудные экзамены, ибо «Люфтганза» могла себе позволить быть излишне требовательной. На протяжении десяти дней нас подвергли трехступенчатому отбору: мы должны были проходить бесчисленные медицинские и психотехнические проверки плюс практические тесты различных видов. Более того, экзамены по разным предметам были очень строгими. Но в конце концов восемнадцати кандидатам удалось сдать этот наиболее трудный экзамен в своей жизни, среди них оказался и я.
Домой я возвращался полный радужных надежд на будущее, но вместе с тем и с чувством ответственности, ведь теперь я хотел осуществить долго лелеемый план — создать свой собственный планерный клуб в качестве филиала, подчиненного обществу «Люфтспорт». Дополнительным стимулом служило еще одно обстоятельство — я доказал, что Боркенберг является идеально подходящим местом для занятий планеризмом, когда совершил длительный полет на моем «Малыше Грюнау», полет, который вызвал сенсацию в германских авиационных кругах. Среди публики поднялась волна интереса, а местная пресса с восторгом писала о моем успехе. Тогда для нашего спорта было приобретено множество новых последователей. Сюда входили и люди в возрасте, но с деньгами, и более юные, но самые деятельные.
Как только нам доставили «Малыша Грюнау», я перебрался вместе с ним и несколькими друзьями на Боркенберг. Первый же полет пробудил во мне теплое чувство к новому летательному аппарату, хотя в воздухе я продержался всего несколько минут. На следующий день я еще более преуспел, продержавшись в воздухе сначала 17, а затем 22 минуты. Это был тот самый летательный аппарат, который мог побить рекорд Боркенберга, в то время составлявший 47 минут. Все зависело от ветра.
Вначале погода нас подводила. А затем наступило воскресенье 27 февраля 1932 года. Сильный северо-восточный ветер рано разбудил нас. Было очень холодно и даже темно, когда мы втащили планер на вершину склона Раухер, которому дали прозвище Голгофа. Снежная буря делала видимость почти нулевой. Я сидел за приборной доской, пристегнувшись и поеживаясь от холода. Видимость понемногу улучшалась, поэтому я отдал команду начинать и сразу же после запуска оказался прямо в густой и ледяной молочной пелене, похожей на суп. Мое лицо, очки и весь планер вскоре покрылись льдом, но в этом не было бы ничего страшного, если бы только держался ветер. Однако он стихал. С характерным скрежетом мой «Малыш» приземлился на замерзшем склоне, покрытом вереском.
Моя наземная команда с большой неохотой приблизилась ко мне, да и неудивительно, что они растеряли весь свой энтузиазм в такую непогоду. Мы угрюмо втаскивали нашего «Малыша» снова на вершину холма, постепенно при этом согреваясь. К девяти часам ветер значительно усилился, так что я приготовился к следующему запуску, более тщательно, нежели обычно, привязав себя ремнем. «Если ты не продержишься более часа, не получишь горохового супа», — предупредил меня кто-то в шутку.
В 9 часов 25 минут мой «Малыш» поднялся в воздух. Область ветра наверху была небольшой и короткой, но «Малыш» вел себя хорошо, взбираясь крутыми виражами все выше и выше. Так что вскоре я уже преодолел 100 метров над уровнем запуска. Внизу ребята танцевали от восторга, так как я продержался почти полчаса, а благоприятный северо-восточный ветер усиливался.
Я сделал более глубокий вираж, ближе к гребню холма, и снова попал в поднимавшуюся струю воздуха! Осторожно! Ветер с силой обдувал вершину. Внезапно попав в воздушную яму, планер стал проваливаться вниз. Он начал терять высоту, вибрировать, но вдруг снова выпрямился. Еще один разворот. Ближе к холму. 40 минут. Секундомер продолжал спокойно тикать. Снизу мне просигналили. Я знал, что все в порядке, — еще 7 минут, и я, возможно, установлю новый рекорд. Только бы продержаться! 46, 47, 48 минут! Старый рекорд Боркенберга побит! Отломив половинку от плитки шоколада, я бросил ее вниз моим друзьям, которые прыгали от радости. Ветер становился порывистым, и мне требовалось все мое умение. Один час. Я буду наслаждаться гороховым супом! Внизу махали простынями и покрывалами.
Один час и 30, 40, 50 минут. Я сделал 320 разворотов. Тросы элеронов так натянулись, что само управление становилось чрезвычайно трудным, в случае ослабления троса из строя мог выйти любой из множества шкивов, что вероятно, означало бы конец. С тяжелым сердцем я решил приземляться. Пролетев очень низко над местом старта, я прокричал своим товарищам: «Оставайтесь на месте. Иду на посадку!».
В конце концов после очередного заноса на мерзлой земле я затормозил. Время, которое показывал секундомер, было 2 часа 6 минут 5 секунд. Мной был установлен не просто местный рекорд полета на планере, а даже новый рекорд для всей Северо-Западной Германии. «Малыш» проявил себя замечательно, а Боркенберг отныне был зарекомендован в качестве удобнейшего места для запуска планеров.
Это событие послужило поводом для того, чтобы объявить о проведении в Вестерхольте собрания нашего местного подразделения общества «Люфтспорт». Несколько видных лиц и множество восторженных молодых поклонников присутствовали на этом мероприятии, самым интересным моментом которого стало крещение или переименование моего планера. Я назвал его «Бродягой». По этому поводу прозвучало много приятных речей, а также был принят устав клуба, выбран президент и в завершение всего устроены танцы. Но все-таки это было мое прощание с юностью. Несколько дней спустя я разменял третий десяток. Да и сама жизнь становилась все более и более серьезной.
