Кавказская война - Фадеев Ростислав Андреевич (книги бесплатно txt) 📗

Мы видели в последней главе, посвященной военному вопросу, что нам нельзя обойтись без твердо установленного образованного сословия, не только для того, чтобы жить хорошо, развиваясь самостоятельно, но для того даже, чтобы жить как-нибудь, просто для того, чтобы жить. Без дворянства у нас не будет армии, а без армии недолго простоит нынешняя Россия. Уцелеет, может быть, Московская и Петровская Русь, принятая в наследство Екатериной II (да и тут еще надо подумать о Прибалтийском крае), но не устоит Русская империя, перешагнувшая за пределы чисто русского племени, со всем, что ей намечено еще судьбою впереди. Мы ведь в Европе непрошеные гости. По доброй воле, невынужденно, она не потерпит нас не только на Висле, но и на Немане, и на Припяти. Всякая неотложная историческая и потребность выражается не в одном только отношении, а во всех отношениях; таким образом высказывается и наша потребность в политически признанном, поставленном на своем месте русском культурном сословии, не только ввиду ожидаемой от него пользы, но по необходимости. Какой смысл имела бы наша история, если бы, потратив полтора века на создание слоя русских европейцев, затормозив из-за этого дела всякое общественное развитие в России, по окончании своей задачи она обошла бы ее как ненужную?

Конечно, вопрос идет собственно не о потребности для России в образованном обществе, о чем никто не спорит, а о политических правах этого общества, — о том, должно ли оно входить в состав русской организованной жизни в качестве частных людей, как теперь во Франции, или же на правах признанного законом высшего сословия. Прежде всего надобно заметить, что сущность вопроса состоит не в том, — как иные ставят его, — демократична ли русская история и демократичен ли русский народ, — хотя он несомненно недемократичен во французском смысле, не заражен завистью к высшим слоям и больше верит в местных помещиков, чем в своих выборных людей или в чиновников, — а совсем в другом: может ли обойтись восьмидесятимиллионная Россия без организации, без постоянных зрелых и благонадежных руководителей, связанных в одно целое, вместо случайных, незрелых и шатких, — шатких именно вследствие своей незрелости и несвязности? Следует ли предоставить общее руководство делом, даже при доверии народа к просвещенному местному слою, одному настроению толпы, которую завтра же какое-нибудь случайное течение может сбить с толку и направить в противоположную сторону, что значило бы, в сущности, дать в руководство русским областям, заглазно от правительства, не сознательность, а инстинкт? Не только для прочности общественного порядка, но для добра самого народа ему нужны зрелые руководители. Если бы мы могли обойтись без общественной организации, установленной на исторической сознательности, — мы были бы единственным исключением в свете. Эта установленность существует везде, конечно, в разных видах, за исключением Франции, расплачивающейся теперь за свою напускную бессословность. Пруссия не могла отдать, по новому положению, земской власти юнкерству, так тщательно оберегаемому ею во всех других отношениях, так как это юнкерство — исключительная каста, далеко не представляющая всего развитого и богатого класса страны; она также не могла отдать власти и прямо среднему сословию, совместно с дворянством, так как это сословие не имеет там никакого законного определения, кроме ценса; но прусское положение так обстановило выборы в новом земском законе, что власть и направление остаются исключительно в руках исторически зрелых слоев общества, очень близко к английскому образцу. Известна охранительность прусского государственного устройства во всех других отношениях. Можно быть спокойным насчет воздержанности теоретического либерализма в этой державе. Об английской бессословности странно даже говорить, хотя для иных наших публицистов и такой вывод нипочем. Англичанин, конечно, всегда может вступить во властное сословие своего отечества и стать полноправным земским лицом (даже вне городов) независимо от своего происхождения, — но не в русском смысле, не заслугой, а приобретением значительного поземельного состояния, которое приобрести в Англии не только дорого, но даже довольно трудно. Для получения полноправия он должен стать на деле членом весьма немногочисленного и богатого полноправного сословия — вот что называется английской бессословностью. Отсюда до избрания земских деятелей из батраков оказывается еще достаточно далеко, а потому разговор об английской всесословности, применительно к России, может быть только игрой слов, а не серьезным рассуждением. Суть английского устройства состоит в том, что там политические права даются одним богатством, а богатство поземельное находится преимущественно в руках древних завоевателей страны. При таком положении дела, можно дать названиям какой угодно простор.

В одной Америке бессословность царит по закону, но, как известно и как мы оговорили прежде, только по закону, а не на деле. Но кроме того, что Америка выделывает в себе какую-то новую общественную закваску, еще недостаточно определившуюся, и которая не может служить нам примером, существенная организация этой страны, исправляющая и ограничивающая всякий недостаток общественного устройства, дающая ему жизнь, самостоятельность и разнообразие, состоит в делении на штаты, — маленькие государства, почти независимые в своих внутренних делах; земская жизнь развивается там под глазами местной верховной власти, а не заглазно от нее, как у нас. Затем, хотя весь простой американский народ может быть приравнен по образованию и благосостоянию к среднему европейскому сословию невысоких ступеней, но самоуправление простонародное кончается там деревней; американские нравы допускают в управление графством, равняющимся нашему уезду, только политиканов, естественно принадлежащих к образованному классу. При таком общественном закале, когда нравы пополняют закон, — бессословность возможна. Но в Европе она еще никого не доводила до добра. В безмерной же России, лишенной всякой живой организации областной, управляемой за глазами от правительства, можно сказать, лишь официально, толпой кое-как набранных чиновников, в большинстве совершенно равнодушных к общему делу, бессословность значит — хаос, отсутствие всякой организации, то есть обеспеченности, последовательности и сознательности в управлении местной жизнью. И если бы еще хоть кому-нибудь было от того лучше! Но, напротив, всем стало хуже: народу, поставленному под руководство плутоватых писарей, — хуже; дворянству, лишенному своего прежнего значения, — хуже; серьезно образованным людям других сословий, которые правомерно, хотя лично, примкнули бы к дворянству и нашли бы почву для обширной деятельности, — хуже, так как они теперь стираются, вместо того чтобы выдвигаться; купечеству, не имеющему покуда возможности занять подобающее его действительному значению место в общественном строе и примкнуть к политическому слою, — хуже; русской военной силе — гораздо хуже; всем местным населениям, платящим вдвое дороже прежнего за мосты, по которым нельзя ездить, и вчетверо дороже за больницы, в которых никто не лечится, — также хуже; всего же хуже для преуспеяния России, сначала как общества, а впоследствии даже как государства, — бессилие общественное не может не отозваться со временем на могуществе государственном. Хорошо только одним общелиберальным принципам, которые, к сожалению, как существа метафизические, наслаждаясь одни, не могут даже чувствовать своего благополучия.

А между тем наше шатание происходит только от недоразумения, от той игры слов, о которой мы говорили выше, занесенной к нам воспитательным периодом и заставившей нас подразумевать под русскими названиями явления чужеземной жизни. Так именно случилось с понятием о нашем дворянстве, приравненном во мнении к европейским завоевательным кастам. Устанавливая всесословность в гражданском строе и в армии, согласно с призрачными русскими идеалами шестидесятых годов, было упущено из виду, что наше послепетровское дворянство — не только не каста, но даже не самостоятельное сословие, а лишь правительственное и общественное орудие для просвещения и благоустройства России. Петр Великий обновил его преимущественно для армии и правительства, отчего оно и удержало навеки свой характер прямых слуг верховной власти, — слуг надежных и сознательно верных гораздо более всякого чиновничества. Протекшие затем полтора века придали петровскому дворянству еще новое значение, не разрушая прежнего, — значение русского культурного общества. С недавним выходом нашей истории на широкую дорогу, не стесняемую больше никакими исключительными обстоятельствами, тормозившими наше самобытное развитие целую тысячу лет, русская монархия находилась в таких выгодных условиях, какие еще нигде не осуществлялись. Все народное культурное сословие, вместе взятое, со всеми притоками снизу, которых оно могло ожидать в будущем, проникнутое преданиями своей служилости, пользовавшееся почтением и доверием народа, принадлежало правительству в собственность, составляло в буквальном смысле совокупность его людей, к которым власть могла всегда, по всякому поводу, отнестись со всяким разумным требованием, в полной уверенности, что это требование будет исполнено немедленно и с сочувствием, хотя бы вынуждало к большим жертвам. Отношения русского высшего сословия к власти, его создавшей, были совсем иные, чем феодальная верность западного дворянства, смотревшего на короля как на главного дружинного начальника и твердившего ему при всяком удобном случае: sinon non [207]. Из этого «sinon non», не имеющего у нас никакой почвы, вырос весь современный европейский порядок, выросли все конституции и революции. Насколько такие условные отношения были вместе полезны и вредны западным обществам — это до нас не касается, потому что к нам неприменимо. Со служилым культурным обществом, ведущим за собой народ, русская верховная власть располагала и может располагать всемогуществом, благотворным и невиданным в истории. С другой стороны, учреждение общедоступного политического сословия было в такой же мере пригодно для развития и благоустройства России. Наследственный культурный слой, пользующийся доверием народа, обязанный службой правительству и открытый снизу, представлял самое подходящее, даже единственно подходящее орудие как для выработки и сосредоточения национальной умственной и нравственной силы, так и для направления народной массы по должному пути; орудие это было исторически выработанной организацией земской всесословной монархии, каково наше отечество. Такого учреждения не существовало еще нигде, кроме России, потому что в одной России впервые осуществилась истинная народная монархия, — народная в смысле всесословности верховной власти, одинаково беспристрастной и доброжелательной ко всем разрядам подданных, — народная по отсутствию каких-либо насильственных форм, навязанных извне завоеванием, развившаяся исключительно из самой себя, а потому смотревшая на каждого своего члена как на кровного.