Белоэмигранты между звездой и свастикой. Судьбы белогвардейцев - Гончаренко Олег Геннадьевич
Во второй половине июня 1923 года, в виду бедственного положения с финансами находящейся в изгнании армии, бароном Врангелем было издано распоряжение о направлении военнослужащих Русской армии на различные работы для самообеспечения. Эта отчаянная мера была призвана собрать хоть какие-нибудь деньги для проживания частей армии за границей, ибо средства, выделенные еще недавно бывшим императорским послом в США Бахметевым, а также те, что удалось собрать уполномоченными армии из других источников, были на исходе. Стоимость содержания частей в балканских странах оказалась для командования Русской армии непосильной ношей. «В таких тяжелых условиях приходилось проводить устройство наших чинов на частные работы, преимущественно на шахты, наибольшая из которых была угольная шахта „Мина Перник“ к югу от Софии». 48 — вспоминал генерал Витковский. Как и следовало ожидать, вакансий на изнурительную и опасную для жизни работу в болгарских шахтах было более чем достаточно. Местное население не стремилось поступать на столь малопривлекательные работы, к тому же мало оплачиваемые, но для русских военных и такая работа оказалась приемлемой, ибо спасала на какое-то время от преследования местной жандармерии и властей, не рисковавших высылать людей, занятых столь необходимым для небольшой страны трудом. «Нам приходилось довольствоваться только физической работой, да и то преимущественно такой тяжелой и грязной, за которую неохотно брались местные рабочие. И при этом нас еще на каждом шагу упрекали, что мы у кого-то отбираем хлеб»,49 — вспоминал один из русских эмигрантов. Первоначально надежды некоторых военных слегка пошатнулись, и люди стали отчаянно искать выходы, пытаясь выбраться в страны Западной Европы и даже другие континенты. Очевидец свидетельствовал: «Паспорта Лиги Наций, которые нам выдавали, правильнее всего было бы назвать волчьими, а не нансеновскими (беженским отделом Лиги Наций заведовал норвежский путешественник Фритьоф Нансен, подписывавший наши паспорта), ибо он фактически обрекали нас на полную беззащитность и бесправие… Через границы приходилось пробираться нелегально, иной раз с опасностью для жизни (например, через болгарско-сербскую), а о получении какой-нибудь службы мы не могли и мечтать».50 На общем фоне бедственного положения военных эмигрантов, в Болгарии продолжались повальные репрессии, инспирируемые и поддерживаемые правительственными чиновниками страны и болгарским государственным аппаратом, направленные против всех без исключения русских военных. Из Болгарии были высланы начальник Корниловского военного училища генерал-майор Михаил Милошевич Георгиевич вместе со всем преподавательским составом этого учебного заведения. За этим последовал арест и высылка генерал-майора, командира марковцев Михаила Алексеевича Пешни вместе с 12 штаб-офицерами его полка. Не миновали обыски и аресты корниловцев, расположившихся в летних казармах болгарской гвардии в селе Горно-Паничерово. Накануне было послано несколько анонимок и командиру корниловцев, генерал-майору Николаю Владимировичу Скоблину. Их авторы сообщали генералу, что в канун праздника солидарности всех трудящихся 1 мая 1923 года он будет убит. Скоблин переживал, но еще большими переживаниями сопровождались его бесконечные разговоры с женой, известной певицей Надеждой Плевицкой, которой не сиделось в этом Богом забытом селе Горно-Паничерово. Надежду Васильевну влекли иные сцены и блеск европейских столиц, и, следуя устремлениям жены, Скоблин отправился за ней, сопровождать певицу на гастролях, по язвительному замечанию их современника Прянишникова, «подобно верному пажу». Постепенно «в угоду ей стал он пренебрегать своими обязанностями, не раз покидая корниловцев в трудные моменты их бытия. По настоянию жены, отпросился он у командира корпуса (Витковского — Авт.) в заграничный отпуск»51 — отмечал наблюдательный недоброжелатель генерала. Неукротимая жизненная энергия влекла Надежду Васильевну Плевицкую по странам Европы, где она не раз бывала тепло принимаема слушателями и русской аудиторией. Ее импресарио Юрий Боркон немало потрудился над тем, чтобы череда гастролей певицы позволила пронестись ей, подобно яркому метеору, по концертным залам Прибалтики и Польши, Чехословакии, Германии и Бельгии. В берлинском зале имени Бетховена она впервые исполнила ставшую гимном русской эмиграции лирическую песню «Замело тебя снегом, Россия», глубоко взволновавшую душу русских изгнанников. Триумф и заслуженное признание сопровождали ее повсеместно. В театре Виктора Гюго в Ницце, выступая перед изысканной аудиторией русской аристократии, еще не успевшей до конца прожить свои средства, Надежда Плевицкая впервые исполнила песню о томящемся под коммунистическим игом русском народе. «Патетически произнесенные последние слова песни „и будет Россия опять!“ так потрясли слушателей, что несколько дам лишилось чувств. По требованию взволнованной до глубины души публики певица повторила эту песню несколько раз…»52 Генералу Скоблину льстило всеобщее признание таланта его супруги. Стараясь поддерживать определенный образ жизни и уровень знакомств, семейная пара сошлась близко с довольно состоятельным берлинским дельцом Марком Эйтингоном и его женой, бывшей московской актрисой. Эйтингоны, не жалевших денег и сил для того, чтобы поддержать приятельство с Плевицкой, скоро стали их близкими друзьями, стараясь проводить время вместе со знаменитостью и ее мужем. Своим новым друзьям Эйтингоны оказывали необременительную для них помощь и разнообразные мелкие услуги. Они не только иной раз поддерживали советом малоопытных эмигрантов, каковыми являлись Плевицкая и ее муж-генерал, но и представили их кругу состоятельных людей в Германии. Скоблина, а более него Надежду Плевицкую радовала неожиданно свалившаяся на них возможность «зажить по-человечески». После бытовых неудобств и тревоги за свое будущее в повседневности своей недавней болгарской жизни, Скоблин на время утратил чувство бдительности и не задумался о причинах столь преувеличенного внимания не только к жене, что было объяснимо ее популярностью, но и к собственной персоне. Ведь в «светской жизни», по общим наблюдениям, Скоблин мог играть роль лишь приложения к яркой личности супруги. Разумеется, генерал не мог знать, что один из родственников его нового берлинского знакомца, проживающий в СССР, Наум Эйтингон является одним из руководителей агентурной сети ОГПУ за границей. Эта сеть не была связана в своей деятельности с официальными представителями советских организаций и миссией за рубежом и оставалась глубоко законспирированной. Вдохновитель политических убийств, интеллектуальный центр многих акций физического устранения неугодных для советской власти фигур Белого движения за рубежом, Эйтингон уже давно искал выходы на руководство Белой армии для создания нового агентурного источника на самом высоком уровне. «Семья Эйтингонов принадлежала к самым бедным слоям общества, однако в Европе у них были весьма состоятельные родственники»,53— косвенно в своих мемуарах объяснил успех вербовки Скоблина и его супруги штатный террорист органов внешней разведки СССР Павел Судоплатов. Вполне возможно, что родственники, разделенные железным занавесом, политическими системами, и придерживались разнообразных жизненных ценностей, но когда интересы дела одной из сторон требовали помощи, таковая оказывалась без промедления.
В лице Скоблина перед ИНО ОГПУ в 1920-е годы открывалась прекрасная возможность получить своего информатора, а возможно, и инструмент воздействия на верхушку РОВС в необходимом для ОГПУ направлении. В случае определенной потребности, Скоблина можно было использовать хотя бы и для того, чтобы посеять в РОВС раскол и смуту, расшатать эту общественную организацию до той степени, когда она перестанет быть опасна для большевиков и полностью подчинится их контролю. Вероятно, берлинскому родственнику Эйтингона был дан сигнал из-за другой стороны «железного занавеса» укреплять это как нельзя кстати, возникшее знакомство всеми силами. Находясь под впечатлением новой для себя жизни, Скоблин не вернулся из отпуска к своему полку в срок, за что получил строгий выговор командования по своему прибытию в болгарское царство.
