Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Вот почему Батюшка мог за день принимать безчисленное количество народа. Очередь к нему на квартиру «труждающихся и обремененных» становилась с раннего утра. И Батюшка успевал с каждым поговорить, каждого приласкать, каждого утешить! И в то время, как другой священник какой–либо успеет едва с одним поговорить, — Батюшка отпустит уже десять человек. Все это происходило потому, что Батюшка утешал скорбящих и давал советы не разумными толкованиями, не учеными рассуждениями, а голосом своего сердца, многолетним опытом своей любви. И случалось так, что в одном–двух словах — он отвечал на вопросы всей жизни, на сложнейшие жизненные запутанности. Эти слова, правда, иногда были странны. Придешь, бывало, к нему: на душе тяжело, кошки скребут, а он расскажет тебе какой–нибудь веселенький анекдот — и не поймешь сначала, в чем дело? А потом окажется, что этот анекдот и был ответом на все твои скорби и сомнения. Очень часто в этих коротких ответах, анекдотах или рассказах из своей пастырской практики сквозила и прозорливость Батюшки, его предвидение будущего.
Он сам объяснял это своим многолетним опытом, но несомненно, что кроме этого здесь действовала присущая святым Божественная благодать, позволяющая Батюшке проникать в самые сокровенные тайники сердец человеческих. Поэтому к нему, чуждому светской науки, «неграмотному», как говорил он сам, — приходили и ученые, и профессора, и студенты, и инженеры, и оккультисты, и мистики различных толков, и врачи, и коммунисты, и протестанты, и католики, и даже евреи. Всем, без различия их национальности, положения, возраста, вероисповедания, умственного развития, — всем он был любящим, добрым отцом, который, не затрагивая их больных мест, не касаясь их веры, обычаев, убеждений, — умел дать добрый совет, приласкать, успокоить, помочь материально и нравственно. Нет человека, который знал Батюшку, и мог бы сказать о нем что–либо дурное. Никогда никого не обидит, не затронет ничьего самолюбия, не вспылит, не накажет.
Помню, — много оскорбляющих Батюшку поступков было совершено за время моего служения с ним, — и мною лично, и другими, — он никогда не сердился, никогда не наказывал. Скажет только: «Эх, ты какой? Разве так можно?» И все. И улыбнется при этом ласково–ласково. От одной этой улыбки виноватый чувствовал свою вину, падал в ноги дорогому Батюшке и просил прощения. А если уж очень оскорбят Батюшку нерадением о его духовных чадах, прекословием его любви, напоминанием о «букве убивающей», — Батюшка заплачет и скажет: «Простите меня, дорогие, может быть, я не так делаю, но уж очень жалко мне людей, и хочу, чтобы всем хорошо было». И в ноги поклонится.
И при этом нужно заметить, что Батюшка никогда не обижался на какую–либо грубость по отношению к себе лично. У него не было ни капли гордости или даже самолюбия. «Я — что, я убогий», — говорил он. Единственно, что делало ему больно, это непонимание его души, его сердца, его любви к ближнему. «Не понимаете вы меня», — скажет он, а сам плачет, плачет. Бывало откажет священник причастить опоздавшего или вынуть просфору после «Херувимской», а Батюшка уж весь дрожит от слез. «Да разве можно так?» — скажет он, и причащает сам, или сам же вынимает просфору, никому никогда в жизнь свою не сказал Батюшка грубого или оскорбительного слова. Даже для диавола было у него … выражение: «окаяшка» [168]. «Это все окаяшка тебя смущает! Ишь он какой!» — скажет он бывало… Да, многое значит «жить сердцем», и хорошо нужно знать Батюшку, чтобы понять многие его дерзновения перед Господом.
«…Знание надмевает, а любовь назидает». Но это не значит, что Батюшка был против знания. Он был лишь против холодного рассудочного знания, против «буквы убивающей», против растлевающего материализма. И в религии он прежде всего и выше всего ставил этическую сторону, и не любил отвлеченных догматических вопросов, а тем более, темной оккультной мистики, в которую иногда пускались духовные чада. Он не был ни догматистом, ни ревнителем правил и уставов; ни, с другой стороны, мистиком, плавающим в волнах трансцендентных фантазий. Он был пастырем–практиком, знающим жизнь и дающим жизненные советы не на основании отвлеченных умозаключений, а на основании жизненных же, реальных явлений.
Сколько пылких, восторженных юношей, фантазеров и мечтателей под его влиянием делались такими же практиками! «Это, знаешь, — говорил он мне, — можно в такие дебри залезть с умствованиями, что с ума сойдешь».
И вот придет к нему юноша, скажет: «Батюшка, я хочу жениться, я люблю безумно». И начнет говорить о вечной любви, пустится в философию, — а Батюшка слушает, слушает, да и скажет: «Да ты знаешь ли, что такое брак? Брак есть крест». Юноша начнет спорить, а Батюшка в ответ приведет какой–нибудь пример из жизни, например, — поженились двое, потом начались у них разлады да ссоры, и окончилась их горячая любовь разводом. Юноша сердится, не понимает, думает: «Мало ли там что бывает — значит они не любили друг друга, а вот у нас–то и есть настоящая вечная любовь». Так уйдет от Батюшки, не послушает мудрых слов, — а после приходится раскаиваться. Придет к Батюшке, станет плакать, а Батюшка поцелует его да скажет: «Ишь ты какой! Вот не слушался меня. Видишь что вышло? Будь же впредь послушным». И тогда поймет мечтатель, что жизнь есть жизнь, и что только крепко знающие жизнь могут давать мудрые жизненные советы. И закается делать что–либо без благословения Батюшки, и станет ему легко и радостно жить на свете.
Так и всякого человека не догматом, не рассуждением умственным убеждал Батюшка, а примером из жизни. Любил он для этого брать жития святых и подвижников, творения Св. Отцов, а то и разные примеры из современной жизни. Книг отвлеченных он почти не читал. Помню, мне говорил часто: «Что это ты все философии да богословия читаешь. Ты возьми почитай жития, почитай авву Дорофея» [169]. Не понимал я тогда, почему это мне Батюшка так советует. Не потому мне это советовал он, что считал это ненужным вообще, а потому, что меня лично, как мистика и фантазера, губило такое отвлеченное направление, делало жестким, сухим и неспособным к теплому чувствованию. Я был далек от жизни, ее скорбей и радостей, ее праздников и будней, ее лица и изнанки, — а Батюшка хотел обратить мое внимание к жизни. «Учись жизни, изучай людей, делай добро», — вот в кратких словах то, к чему хотел направить Батюшка мои мысли. Религия — не в успокоенном блестяще скомбинированными догматами разуме, а в деятельной любви, служении ближним. Не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? (1 Ин.4:20). Любовь есть энергия и двигатель христианства, а разум есть только рабочая сила у сердца.
Быть с людьми, жить их жизнью, радоваться их радостями, печалиться их скорбями, — вот в чем назначение и уклад жизни христианина, а особенно пастыря. Для самого Батюшки давно уже не существовала личная жизнь, — он очень редко оставался наедине с собою, и, помню, когда даже тяжелые болезни заставляли его, по предписанию врачей, ограничивать приемы, не выходить в церковь, — он тяготился этим и весьма часто нарушал свой режим. И готовящимся быть священником он указывал на свой жизненный путь, как на образец пути пастыря. «Ты не думай, — говорил он, — что быть народным священником — удел немногих избранных. Вот я — всю жизнь с народом, я — народный священник, и на меня смотрят, как на диковинку, а между тем каждый пастырь должен быть таким, «народным»». И когда я, помню, приходил к нему с сомнениями насчет своего пастырства, он успокоительно говорил: «Ты будь покоен. Пастырем ты будешь, я в этом уверен. Но нужно тебе измениться. Ты вот с собой носишься, «блажишь», свое личное переживаешь, а попробуй жить для людей, ну хоть для своих родных, или близких, живи их радостями и скорбями — и забудь о своем личном, увидишь, как хорошо тебе будет».
