Далекое будущее Вселенной Эсхатология в космической перспективе - Эллис Джордж (читать книги без .TXT) 📗

Но, быть может, на катастрофу можно взглянуть и иначе. Возможно, она произойдет одновременно с наступлением сингулярности — в тот момент, когда развитие компьютеризации, нано–технологий или коммуникационной сети произведет внезапный отрыв от всего нашего прошлого и ознаменует конец эпохи, в которой существовали отдельные индивиды нашей породы [35]. Так называемая сингулярность означает столь резкий разрыв с прошлым, что никакие рациональные предположения здесь становятся невозможны. Мы стоим на пороге эпохи, совсем не похожей на все иные, прошедшие века. Мощь наших компьютеров удваивается каждые 18 месяцев [57]. Реальное существование молекулярных и атомных механизмов — нанотехнологии — возможно, ближе, чем мы можем вообразить. В наше время люди повсюду имеют доступ к информации, знаниям, энергии и механической помощи, которые когда‑то были доступны только сказочным богачам. Даже если настоящая «общая теория всего» в принципе невозможна, мы, по–видимому, располагаем некоторыми очень мощными теориями, касающимися всего на свете — от гравитации до человеческого генома. Очень скоро каждому человеку придется принимать решения, влияющие на нас всех, и где гарантия, что никто из нас не примет самых ужасных решений? Быть «как боги» станет нашим долгом.Конец времени (или времен) лежит в открытии вечности: мы не сможем населять вечность в тех же формах, какими обладаем сейчас. «Все изменимся, вдруг, во мгновение ока, при последней трубе» (1 Кор 15:51–52).

В научной фантастике, как правило, этот «конец» предстает в материалистических или атеистических терминах, причем подчеркивается чужеродная натура существ, более подходящих для существования в вечности. Однако выход из нашего хрустального дворца был давным–давно предсказан в религиозной литературе.

11.3. Явление Омеги

Рассмотрим идеюнового, невиданного мира, как она предстает в философской фантастике. Говоря о «сингулярности», авторы, несомненно, стремятся подчеркнуть, что мы ни в малейшей степени не представляем, да и не можем представлять того, какая жизнь ждет нас за этим пределом, хотя апофатическое богословие никогда никого не удерживало от попыток вообразить себе невообразимое и получить от этого пользу и удовольствие! Даже если перемена не столь близка, как я предположил, рано или поздно она произойдет или, быть может, уже произошла. Даже если появление разумной жизни и вправду невероятно, все же каком‑то отдаленном месте и времени она могла появиться в первый раз — и одним из ее плодов оказались мы.

Предположим, что существует (или будет существовать) чаемый синтез мощи и разума, воображаемая точка Омега. Возможно при этом, что какие‑то интеллектуальные существа нашего типа смогут считать себя последними в своем роде, хотя в каком‑то смысле они будут лишь ранними и незаконченными версиями более совершенного типа. Знаменитый роман Артура Кларка «Конец детства» (1954) может быть истолкован очень по–разному — и в прошлом я осуждал его любопытную идею о том, что в основе «религии» лежит надежда на слияние со Сверхразумом [59]. Но давайте рассмотрим его в контексте той ветви философской фантастики, где рассматривается буквальный конец, уничтожение человечества как вида или же его преображение. Происходит катастрофа Картера (хотя и не всегда так, как мы ожидали): мы гибнем, но остается нечто воскрешающее наши цели и воспоминания к жизни вечной.

Предположим, что этот Омега, или Сверхразум, реален. Если он возник, очевидно, уничтожить его будет так же трудно, как саму жизнь, и весьма вероятно, что он займет все времена и все пространства. Ведь даже мы, смертные индивидуумы, прекрасно зная, что наша жизнь имеет конец, можем вообразить себе, какими путями она могла бы продолжаться. Остается вопрос: что за продолжение предлагает нам Омега? что он собой представляет? кто он такой? Сверхразум Кларка, как я уже намекал, не вызывает ни религиозного, ни этического благоговения. В его книге восхищения заслуживают скорее Повелители, призванные подготовить путь для поглощения Сверхразумом нашего вида, но мечтающие бороться с его влиянием, и позднейшие фантасты, как Джек Уильямсон, уже открыто изображают Сверхразум в облике Паразита [15]. Космический разум в «Вечности» Грега Бира оказывается скорее потомком величайшего и свирепейшего врага человечества — и никаким «гуманным» целям он уж точно не служит. В воображаемом будущем Грегори Бенфорда люди и им подобные существуют, словно крысы и тараканы, в торжествующей культуре киплинговских машин, которые «не созданы, чтобы понять обман, [и] не ведают любви, сочувствия, прощенья» [60]. Писатели часто придают мифологические очертания идее возможной «войны в небесах» — конфликту между совершенно различными персонажами, каждый из которых стремится стать значением, кульминацией и заключительным синтезом всего, что было и есть на свете.

Легко понять, что ни один такой Омега не может быть Богом, даже если в конце концов оказывается, что существа, подобные нам, могут симпатизировать его личности и разделять его цели. Бог — это по определению то, выше чего ничего и вообразить невозможно, необходимый стандарт всех ценностей, необходимо присутствующий в бытии. Существо, даже очень могущественное, которое может обладать тем или иным характером, может возникнуть в одной истории и не возникнуть в другой — это, безусловно, не то, что теисты подразумевают под «Богом». Космический дух Степлдона (сам созданный даже не Восемнадцатым Видом человечества, но созданиями совершенно иного типа) оказывается безнадежно далеко от вожделенного «Творца звезд», но и сам этот Творец отнюдь не Бог.

Питер Гамильтон в своей недавней «Трилогии ночи и рассвета» наслаждается изобретением абсолютно натуралистической версии знакомых мифов; заключение этой книги подрывает всякую надежду на то, что существует Некто обладающий властью и авторитетом и требующий от нас повиновения. Также и Бакстер исследует возможность, в которой у его Конечного Духа имеются все причины отчаиваться и, следовательно, не быть Богом. На той же ноте усталого разочарования оканчивается откровенно атеистическая «Диаспора» Грега Игана: «все это вместе» не стоит ни познания, ни наслаждения. Однако меня здесь интересует не философское богословие и не спор между «натурализмом» и «супернатурализмом», а влияние и важность глубокого времени и то, что мы можем о нем сказать. Если катастрофа Картера напоминает нам о скором суде, то история Омеги — о собирании всех верных по ту сторону катастрофы. В этих историях выражается надежда (равно как и страх) на то, что наши жизни, потерянные нами, все же будут оправданы. Мы внесем в конечный синтез что‑то свое, и этот синтез «вернется» в наши жизни, чтобы заимствовать из них свои первые шаги. Однако над всеми этими вымышленными омегами нависает катастрофа: при всей их мощи и разумности их также ожидает конец, если, конечно, им не удастся убежать от времени.

Омега — не Бог, так же как не является Богом бог из Мильтонова «Потерянного рая», но истории об этих образах, которые мы пишем, пересказываем и читаем, могут нас многому научить. Говоря об Омеге, научные фантасты и другие футурологи часто приходят к заключению, что наша задача — просто существовать и не прекращать научного поиска. Как угроза Судного дня побуждает некоторых собирать тяжелую артиллерию и практиковаться в «искусстве выживания», так же и из обетования Омеги некоторые делают лишь тот вывод, что необходимо любой ценой поддерживать технологию. Лучше потерять целый мир, например, из‑за изменений климата и эрозии почвы, чем утратить будущее, сократив расходы на развитие технологий. В обоих импликациях заметно неправомерное самодовольство: в первом — потому что за данность принимается определенный политический стереотип; во втором — потому что мы забываем, что Омега станет наследником всехформ жизни, не только нашей. Или хуже того — если он будет наследником лишь однойформы жизни, скорее всего, это будет не наша форма. Хоть какой‑то шанс на участие в Омеге появится у нас, лишь если мы будем одними из неисчислимого множества. Конечно, для многих это прозвучит как большое разочарование: «Но ведь это буду уже не я!» или: «Это будут уже не люди!»Другие же лишь выразят удивление от того, что кто‑то способен сокрушаться по такому поводу — и это, на мой взгляд, более рациональный подход.