Ханаанцы. На земле чудес ветхозаветных - Грэй Джон Генри (е книги .txt) 📗
Отмеченные нами микенские мотивы позволяют говорить о работе, выполненной в мастерских. Они могут отражать третью, или микенскую, школу, расположенную в одном из микенских поселений в Ханаане и относящуюся к позднему бронзовому веку, такую, как находилась в Минет-эль-Бейде или Телль-абу-Хаваме.
С другой стороны, эти изделия могут быть и работой ханаанских ремесленников, испытавших влияние критских или микенских прототипов. Ханаанские изделия явно проигрывают в сравнении с утонченными образцами, привезенными с запада, из Микен.
При выполнении изделий большого размера, например базальтовых львов, ханаанские ремесленники не были так искусны. Их обнаружили в святилище Гезера и у входа во дворец в Алалахе (Атшана), где они стояли на страже аналогично стражам-шпионам в Верхней Месопотоматии, возможно появившимся при хурритах и сохранившимся вплоть до ассирийских времен.
Туловище львов вырезано низким рельефом на квадратной базальтовой плите. Отметим реалистичную передачу движений хвоста: у одного льва он вытянут, а у другого задран вверх, конец каждого хвоста закруглен. Эта общая черта указывает на общий источник их происхождения.
Голова круглая, но экземпляр из Гезера с гривой выглядит более реалистичным, чем тот, что представлен в Алалахе. Более натуралистичны и лапы гезерского льва, тогда как у алалахского они грубо стилизованы. К сожалению, из-за разрушительного воздействия внешней среды голова льва из Гезера не позволяет говорить о степени реалистической точности изображения.
Поза другого льва на отдельно стоящем ортостате из Гезера с приподнятой передней частью корпуса (в Алалахе львы изображены в крадущейся позе) точно соотнесена с живостью и внутренней силой в голове и плечах.
Однако его задняя часть выглядит непропорциональной, в отдельных случаях мастера явно не смогли справиться с твердым, неподатливым базальтом. Алалахские ремесленники явно смогли преодолеть влияние грубого хурритского прототипа, традиции которого сохранились в грубо отделанных стелах из арамейского дворца IX века в Телль-Халафе.
Гораздо более высоким уровнем отличается рельеф, на котором изображена схватка между львом и собакой из храма Мекаль в Бет-Шане. В его верхней части изображены лев и безудержно стремящаяся в бой, рычащая собака. Их тела сплелись в схватке, пасти оскалены, мышцы напряжены. В нижней части собака прижата задней частью льва, в которую она вонзила свои зубы. Разъяренный лев, что видно по оскаленной пасти, бьет себя хвостом по ногам.
Особенно хороши изображения голов всех животных, напоминающие поздние ассирийские скульптуры. Здесь скульптору удалось преодолеть сложности работы с базальтом и освободиться от тяжелой, безжизненной традиции, которую диктует материал.
Можно предположить местное происхождение скульптуры на том основании, что к северу от Бет-Шана расположены огромные залежи базальта. Об этом же свидетельствует и содержание мотива, как предположил Л. Н. Винсент, связанного с защитой от чумы, крайне актуальной в таком пользующемся дурной славой малярийном районе, как Бет-Шан, где было много болот и сочной растительности. Если это действительно так, скульптуру можно считать прекрасным образцом ханаанитского искусства. По технике исполнения можно говорить о влиянии Северной Месопотамии. Вероятно, она попала в Бет-Шан после одной из египетских экспедиций в Митанни в XVI или XVII веке или была изготовлена искусным митаннским мастером, уведенным египтянами в Ханаан. И все же до конца это так и не ясно, и, если бетшанский лев действительно был изготовлен в Ханаане, то отсутствие аналогов в Верхней Месопотамии того времени, на что указывает Дюссо, позволяет отнести его к произведениям ханаанского искусства.
Прекрасным образцом ханаанской скульптуры можно считать саркофаг правителя из Библоса, в котором обнаружено два алебастровых сосуда времен Рамзеса II, керамика из Кипра и микенские изделия из слоновой кости, относящиеся к XIII веку. Одновременно можно говорить о характерном для Ханаана сочетании иностранных и местных мотивов.
На ней изображен бородатый правитель, сидящий на троне с высокой спинкой. В правой руке он держит кубок, в левой – поникший цветок лотоса, как знак смерти, принятый в египетском искусстве.
Ножками трона, как и принято в Мегиддо, являются два сфинкса. Ноги правителя опираются на подставку. Перед ним стоит стол с едой, почти такой же, как и тот, что вырезан на столбе из слоновой кости из дворца в Рас-Шамре. Его обслуживают слуга и служанка.
Каждая из конечных панелей заполнена четырьмя обнаженными по пояс женскими фигурами, в юбках со странными оборками, что обычно указывает на танцовщиц, участвующих в обряде оплакивания. Первые две или раздирают груди, или бьют по ним, две другие бьют себя по голове, посыпают ее пылью или выдирают в знак горя волосы.
Композиция сцены тщательно продумана, позы всех фигур согласованы, точно переданы детали – еда на столе, одежда. Они выполнены настолько тонко, насколько позволяла грубая фактура песчаника. Вместе с тем черты всех фигур условны и безжизненны, несмотря даже на непреложные правила изображения плакальщиц на концах панелей, которые прекрасно передают тему скорби. Хотя скульптуру на остроконечной крышке нельзя назвать особенно примечательной, все равно она представляет особый интерес. Две фигуры удачно показаны в полный рост, одна держит нераспустившийся цветок лотоса, лотос, что в руках у другой, уже поник. Скорее всего, первая фигура принадлежит наследнику, а вторая представляет умершего правителя.
Неясно, насколько изображение соответствует тому, как выглядел умерший в жизни, после его воскресения, которое и должен был представить погребальный пир. Вместе с тем на пиру мог быть представлен его преемник в соответствии с принципом: «Король умер! Да здравствует король!»
Темы смерти правителя и оказания ему почестей во время поминального пира представлены живо и освобождены от натуралистических подробностей, что представляло определенные трудности. Несколько условный характер резьбы передает торжественную монументальность происходящего.
Если в художественном отношении изделия ханаанцев не отличались особой оригинальностью, все равно они были знакомы с предметами искусства из иностранных провинций и испытывали их влияние. Правители ценили такие изделия, как прекрасные боевые топоры с острыми пирамидальными лезвиями из бронзы и навершием в форме, например, львиной головы, как у экземпляра из Рас-Шамры (поздний бронзовый век). Иногда он сделан с выступающим острием, как прекрасный образец также из Рас-Шамры среднего бронзового века (1900–1750) или топор из хранилища даров в Бет-Шане (XIV век).
Широкое скошенное лезвие с длинным поддерживающим выступом под навершием создает эффект большого пальца с вытянутыми остальными. Топор не только удобен, но и красив благодаря изысканному изгибу лезвия. Прямое стальное лезвие прикреплено к бронзовому навершию так, чтобы создалось впечатление, будто львы держат металл в пасти.
Прекрасные плавные линии топора из Бет-Шана позволяют предположить, что мастер изготовил его по образцу кавказского происхождения. Обух, выполненный в виде припавшего к земле кабана, как уже говорилось, возможно пришедший откуда-то с Кавказа, был заимствован ханаанцами из Митанни в Верхней Месопотамии. Об этом свидетельствуют прекрасно сохранившиеся образцы подобных изделий, обнаруженные в Луристане на Иранском плоскогорье.
С конца XV века и вплоть до 1360 года, когда при правителе Суппилулиумме в Сирии началось вторжение хеттов, Сирия и Палестина входили в сферу интересов Египта и были зоной постоянных контактов Египта и Митанни. В этот период, когда власть Египта представляли губернаторы, районные чиновники и размещенные в укреплениях гарнизоны, ханаанские правители и их дети подвергались особенно сильному египетскому влиянию, даже часто обучались в Египте.
В частности, местная богиня плодородия обычно изображалась с прической египетской богини Хатор, что мы можем увидеть на золотых рельефах подвесок из Рас-Шамры и Телль-эль-Аджжула и на отштукатуренных глиняных пластинках. На скульптурах местных богов Ваала и Решефа из Рас-Шамры и Бет-Шана появились египетские символы божественности.
