Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Ты их не бойся, я помолюсь.
И правда, они через две недели уехали от меня. Говорю я об этом Батюшке. А он сделал ручкой своей крест на книжечке.
— Ну вот и хорошо. Крест поставим им. У нас в Москве продовольствия и так мало.
Была я очень больна, родители уговаривали уехать в деревню пожить: «У нас, — говорят, — корова, хозяйство свое — лучше тебе будет». А я к Батюшке пошла.
— Ну куда мы с тобой поедем? Мы с тобой московские–подольские (а я и не говорила ему, откуда я родом). Там невестка, а здесь ты сама хозяйка (и об этом я ему тоже ничего не рассказывала)».
Невестка заболела тифом, померла; осталось от нее трое детей–сирот. Стали меня папа с мамой настраивать, чтобы я в деревню поехала — (мои–то дети тоже там жили) — женщины в деревне нет, маме одной трудно. Написала я Батюшке длинное письмо: родители мои настаивают, чтобы я в деревню ехала, а мне с храмом расстаться трудно. И на все письмо свое получаю такой ответ: «Советую остаться в Москве, на месте. Уедешь, бросив место, лишишься квартиры, поломаешь мебель и расстроишь свое дорогое гнездо. Батюшка Алексий».
Думается, что говорил он про душевное мое гнездо, про Маросейку, лучше которой для меня на свете нет.
Как–то раз посылаю мужу посылку, подхожу ко кресту вместе с вещами. Батюшка улыбается, глаза такие сияющие.
— Ты это кому?
— Батюшка, мужу.
— А у тебя муж есть?
Оглянулась я случайно назад: смотрю, Батюшка крестит меня и мои ящики с посылкой.
По его молитвам ни одна у меня посылка не пропадала и ничего не разбивалось, как это часто у других случалось.
После мужа деньги я все прожила, осталось у меня всего несколько рублей. Пришла я к Батюшке.
— Я все бедствую…
— А что такое?
— А вот денег у меня совсем мало осталось.
— А чем твой муж раньше занимался?
— В артели служил.
— А место–то артельное у Вас цело?
— Цело–то цело, да у нас, Батюшка, женщин не берут.
— А ты иди к старосте и просись, ходи к нему почаще, он и возьмет.
В артели же у нас образовались уже добавочные места. Староста был против того, чтобы женщин брать, но по молитвам Батюшки смирился, взяли меня и вправду в артель (как говорил Батюшка) и не на мужнино место, а на добавочное. Поступила я на место в Центротекстиль, в товарищеский склад. Служила там год с лишком. Попала в хороший подсклад — хорошие все люди, верующие, никто дурного слова не скажет. Хоть и холода тогда были, а у нас тепло — топили.
И вдруг переводят меня в другой склад, где масса мужчин–рабочих; ругань, грубости. Иду на Маросейку.
— Батюшка, перевели меня в другой подсклад, одни там мужчины, ругаются.
— Ничего–ничего, голубушка, это ты не привыкла. — До трех раз просилась я у Батюшки с заведующим поговорить обратно меня перевести, а Батюшка все не благословляет. «Ничего, да ничего», — говорит.
А в то самое время в том подскладе, откуда меня перевели, случилась большая кража и я, следовательно, от всякого подозрения и неприятности была избавлена. Тут и поняла я, что Батюшка меня из ямы тащил, а я упиралась.
Ведь мы — артельщики за всякий замок отвечали. Бывало иду дежурить, боюсь, прошу Батюшку помолиться — и ни разу в мое дежурство ни поломки замка не было, ни кражи. Одну мою сослуживицу вот так посадили в тюрьму, когда в ее дежурство кража случилась, хотя сама она и не была в этом виновата.
Я к Батюшке и говорю, что жалко мне ее да и страшно: хотят нас всех артельщиков посадить.
— Тебе–то что, ведь не ты украла.
Но я просила Батюшку помолиться, и он в тот вечер, помню, раза три при мне положил на себя крестное знамение.
На другой день прихожу на службу, говорят, что воров обнаружили и товар нашли в одном месте, как раз накануне вечером, когда Батюшка перекрестился. Думаю, что не просто это так случилось, а за Батюшкины молитвы, чтоб нас, невинных, не обвинили. Хотели тогда виновных к смерти приговорить, но Батюшка и за них молился и спас их Господь.
Бывало, как соберусь в деревню ехать, спрашиваю у Батюшки благословение. Когда благословит, когда нет. И смотришь — когда не благословил, сейчас какая–нибудь на службе комиссия придет служащих проверять, а благословит все ничего, спокойно.
Раз родные мои так расстроили меня: «Тебя Батюшка не хочет расстраивать, а мужа твоего в живых нет. Последний эшелон пленных пришел, а его нету. Значит он умер».
Пришла я к Батюшке, а он и говорит: «Ну что ты, Бог с тобой. Еще годок–другой подожди, а там видно будет».
И правда еще года полтора прошло, и мой муж вернулся.
Когда мужа еще не было, жили дети мои у моих родителей в деревне. Уродилось у них хлеба мало, они и говорят мне: «Не можем твоих детей кормить, бери их как знаешь». А куда мне было их взять; жалованье в то время было маленькое, паек тоже. Захотелось мне с Батюшкой своим горем поделиться. Ничего еще ему не сказала, а он мне сразу: «Что объели они их, обпили? Великое будет преступление, если они так сделают». А потом крестит меня, крестит и говорит: «Ну, ничего, не плачь, ничего, Бог даст, все устроится», — и действительно устроилось по батюшкиным молитвам: не хватило у родителей моих сердца детей выгнать.
В 1920 году как мужу придти, — опять не уродились у нас в деревне хлеба — на этот раз настоящий неурожай был. Предлагают они опять детей брать. Расстроилась я и пошла к Батюшке, и опять еще ничего не успела сказать ему, а он мне говорит: «Ну, ничего–ничего. Вот муж скоро придет и будешь жить хорошо». И правда через две недели муж вернулся. Сам он этого не ожидал, писал, что раньше Рождества не приедет, а пришел в октябре. Случайно совсем его отправили: бумаги на других прислали, а их не оказалось, тогда его взяли взамен их.
У нас родственники были — мужнина сестра и муж ее — сам украинец. Жили они здесь неплохо, да показалось хуже против прежнего, захотели они к нему на родину уехать. Скорбела у меня душа, что не захотели они у Батюшки благословения спросить на поездку, но ничего я так Батюшке и не сказала, что же поделать, если сами не хотят. Уехали они. И тут же заболел сестрин муж в дороге и скончался.
А я в самый вечер под его кончину пришла к Батюшке в кабинетик. Это было 30 января. И вот что Батюшка сделал. Сидим мы с ним, разговариваем. Вдруг вынул он из кармана кусочек просфорочки, положил в рот, откинулся назад и глаза закатил. И стало мне так страшно, жутко, точно уже не на земле мы оба с ним были. Очень запомнился мне этот случай, а что он означал, не понимала. Только Великим постом получили мы от сестры письмо, что муж ее 30 января скончался.
И в другой раз вроде этого было: болен был мой крестник. Я с Батюшкой также говорила о нем. Батюшка вот также откинулся, зевнул, а я вдруг почувствовала, что это не просто так, что Батюшка мне этим предсказывает, что крестник мой умер. Пришла домой — и правда, умер.
Собирался Батюшка в Верею уезжать на два месяца. Все дни перед отъездом он был в церкви, а потом собрались мы все к нему на лестницу. Говорим мы с одной батюшкиной духовной дочерью, как тяжело нам без него будет целых два месяца: «Давай попросим у него благословения приехать к нему». Пошла она к Батюшке проситься, а я уже не хотела идти, думаю, что не буду утруждать Батюшку — был уже первый час ночи. Стою в темноте, дожидаюсь ее. А Батюшка вышел зажечь электричество: «Кто тут просится приехать ко мне, где она тут преподобная–то Параскева. Надо ее взять, надо ее взять». Повел меня в свой кабинетик. Все уже мы с ним переговорили, что мне было говорить. Стала я на коленки, благословил меня Батюшка, да взял крепко–крепко за голову. — Только уехал он, заболела я тифом. Думается предсказал мне этим Батюшка, что заболею я, что будет у меня сильная головная боль и шум в ушах.
