Авторитет Писания и власть Бога - Райт Том (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
В последнее время эти идеи были вновь поставлены под сомнение, однако привычные возражения приобрели новое звучание. Кое–кто прилагает все усилия в поисках альтернативных представлений о раннем христианстве и доказательств, что некоторые писания были исключены из Основного канона с целью подавления живого проявлений свободы, характеризующей раннее христианство. В этом особенно преуспели как некоторые протестанты, недовольные столь очевидно «католической» позицией ранней церкви, так и поздние модернисты с их стремлением к религии самопостижения вместо искупления. Подобные точки зрения получают широкое распространение благодаря тому, что вполне соответствуют общему настрою, царящему в западной культуре периода позднего модернизма, в частности в Соединенных Штатах. Считается, что традиционное христианство оказывает пагубное влияние на отдельных людей и на общество в целом, а его деспотичная природа, всегда служившая интересам поработителей, прослеживается уже в самом создании современного библейского канона и возвышенному отношению к нему.(Следует отметить, что эти взгляды популярны как в научных кругах, так и среди широкой общественности. Ведь огромный интерес к фантастическому роману «Код Да Винчи» объясняется теми же причинами, что и ликование ученых по поводу открытия коптских или сирийских источников, якобы проливающих свет на истинные). Иногда можно даже услышать, что сам процесс канонизации свидетельствует о желании церкви присвоить себе верховную власть. Подобные предположения исходят чаще всего от консервативных католиков, утверждающих превосходство церкви над Библией, а иногда и от скептически настроенных постмодернистов, заявляющих, будто сам канон, а значит и включенные в него книги — не что иное, как орудие в борьбе за власть в церкви и за общественное признание. Столь очевидную ошибку мог бы совершить солдат, который, получив по почте приказ к выступлению, принял почтальона за своего командира. Те, кому поручено передать послание, недостойны занять место его автора.
Подобные предположения несерьезны с исторической точки зрения, несмотря на горячую поддержку, которую они встречают в определенных кругах. Помимо всего прочего, они лишают христианство его живой связи с иудейской традицией. Процесс канонизации Писания как иудейского, так и христианского, без сомнения, осложнялся несовершенством человеческих мотивов, однако то же можно сказать и о создании самого Писания. Но канонизация не заключалась в простом предпочтении одних книг перед другими. Предназначение этого процесса заключалось в том, чтобы поведать людям главную историю, создать повествовательный контекст, привносящий смысл и порядок в Божий мир и в жизнь Божьего народа. Большое значение в ранней истории церкви, сохранившей приверженность Библии, имеет тот факт, что христиане, сожженные заживо, брошенные львам и претерпевшие всевозможные другие гонения, пытки и мучения, как правило, читали Матфея, Марка, Луку, Иоанна, Павла и им подобных. Духовность читателей «Фомы» не вызывала обеспокоенности у Римских властей. Причины этого были непосредственно связаны с тем, что эти собрания идей не носят повествовательного характера и даже не пытаются вписать свои идее во всеобъемлющий контекст истории Израиля. В последнее время можно часто услышать мнение о том, что, в отличие от апокрифов, канонические книги были написаны с целью добиться признания в общественном и культурном окружении. Ириней увидел бы в подобных заявлениях мрачную иронию. Он сам вернулся в Лион в качестве епископа после того, как его предшественник вместе с другими христианами принял мученическую смерть в 177 году. Ириней всю жизнь оставался непримиримым противником богословских учений, содержащихся в «Евангелии от Фомы» и других апокрифах, и посвятил свою жизнь толкованию и проповеди Писания. Его труды красноречиво свидетельствуют о том, что именно канонические писания поддерживали раннюю церковь в ее неустанном служении и ее необъяснимой для наблюдавших за ней язычников приверженности совершенной святости.
Церкви нелегко было сохранять иудейское представление о библейской истории. В последующие несколько веков восприятие церковью самой себя и принадлежавшего ей Писания постепенно утратило всякую связь с историей израильского народа. Понятие библейского авторитета, в свою очередь, оказалось лишенным своего повествовательного контекста и одновременно оторванным от дара и замысла царства. Как указывает Телфорд Ворк, многие богословы, и в их числе Августин, сохранили приверженность Божьему слову, неустанно трудясь ради обращения людей к вере, к святости и к спасению. Однако в некоторых вновь зарождающихся традициях утрачено живое восприятие Писания как средства приближения Божьего царства. По нашему определению, авторитет заключается в следующем: «Через Писание Бог приближает свое царство, призывая и взращивая народ нового завета, вожди которого станут учителями и проповедниками Слова». Однако со временем употребление данного понятия свелось к двух конкретным моментам. Прежде всего, Писание стало рассматриваться как своего рада последняя инстанция или свод правил, содержащий доктринальные положения, а также этические принципы и критерии оценки нововведений. Кроме того, Писание стало широко использоваться для lectio divina — методики чтения Библии, благодаря которой каждый читатель мог услышать Божье слово, обращенное лично к нему для совершенствования его духовной и молитвенной жизни.
Уже начиная с Оригена (около 185–254 г. н. э.), христианские богословы использовали аллегорию в качестве основного приема толкования Библии. По своей сути аллегория (широко применявшаяся иудейским философом и государственным деятелем первого века Филоном, жившим, как и Ориген, в Александрии) воспринимает формальный текст как некий код, с помощью которого можно определить его скрытый смысл. Во всяком случае некоторые притчи Иисуса предполагают именно этот подход, хотя в какой мере сам Иисус намеревался таким образом ограничить толкование своих историй, по–прежнему неясно. Аллегорическая трактовка апокалиптических картин у Даниила и в других книгах Ветхого Завета предлагается непосредственно в самом тексте. Павел прибегает к аллегорическому толкованию отрывков из Ветхого Завета в Гал. 4,21–31. То же делает и Петр 1 Петр. 3, 20–22. Возможно, наиболее ярким примером последующего аллегорического прочтения Писания является использование великолепной эротической поэмы о любви, известной как Песнь Песней, в качестве аллегории любви между Христом и церковью или (в иудейском понимании) между Яхве и Израилем.
Использование аллегории, прежде всего, подчеркивает решимость церкви сохранить приверженность всему Писанию, включая и те отрывки, толкование которых вызывало большие затруднения — например, ужасающие сцены из Ветхого Завета. В данном случае взаимоотношения между авторитетностью и толкованием становятся крайне напряженными. Как далеко можно зайти в толковании. Прежде чем оно перестанет быть авторитетным, а следовательно, потеряет всякую значимость? На каком этапе этого процесса нам придется заключить, что реальным авторитетом обладает система богословских взглядов, уже воспринятая по другим причинам и лишь затем «обнаруженная» в тексте посредством избранного метода толкования?
По моему мнению, у авторов Нового Завета возникла бы масса вопросов к поклонникам аллегорического толкования при встрече с ними. Почему именно эти тексты показались им особенно проблематичными? Разве они не понимали, что Библия представляет собой нечто большее, чем сборник примеров высокой нравственности и догматических учений? Разве не ясно, что Писание в целом, равно как и многие его отдельные части, — это повествование, в котором человеческие пороки часто предстают перед нами, чтобы помочь правильно понять мотивы действий Бога по отношению к Израилю? Так, например, обличение Иуды в грехе кровосмешения (Быт. 38) выступает недостающим звеном в цепочке перехода от надменности, побудившей его продать Иосифа в рабство (37, 62) к смирению, с которым он готов был стать рабом Иосифа, заняв место Вениамина (44, 18–34). Леденящая кровь история наложницы левита в Суд. 18 отнюдь не предназначалась в качестве примера для подражания. Она лишь служила дополнительным подтверждением мысли автора книги о хаосе, царящем в обществе, лишенном верховной власти. Прелюбодеяние, совершенное Давидом с Вирсавией (2 Цар. 11), создает при дворе обстановку, в которой и происходит изнасилование Фамари Амноном (2 Цар. 13)» повлекшее за собой мятеж Авессалома и бесчестие Давида (2 Цар 15) . Эти отрывки едва ли можно считать поучительными примерами наподобие приятных нравоучительных историй. Однако это не значит, что извлечение их глубокого богословского смысла непременно требует аллегорического прочтения. Возникает и дополнительный вопрос: почему любители аллегорий отказались от разнообразного и многоэтапного понимания новозаветными авторами последовательности и разрывности в христианском прочтении Ветхого Завета?
