Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Я оделась, вышла на улицу и пошла. Прошла всю Маросейку и Покровку, дошла до Разгуляя. Много по дороге попадалось разных мастерских, и везде в окнах были записочки наклеены, что требуются девочки в ученье. Почти в каждую мастерскую я заходила и спрашивала об условиях учения: где брали на 5 лет, где на 4 года, где на 3 года. Заходила и в корсетную мастерскую, и в бурнусную, и к модисткам, и к портнихам, и к белошвейкам. Домой пришла уставшая, а дорогой все же решила быть портнихой.
На другой день пошла к своей школьной подруге посоветоваться, куда поступить, и узнала, что она уже поступила в большую мастерскую к портнихам на Б. Димитровке.
«Хочешь, — говорит, — и тебя к себе устрою, только у нас очень строго, учиться надо 4 года». Я очень обрадовалась и попросила ее, чтобы она меня устроила. Через два дня она пришла за мной, и вот началась моя трудовая жизнь в чужих людях.
В это время я уже ходила молиться в Кремль, в Чудов монастырь. И вот только в Чудовом я и находила себе отраду и утешение. Бывало, приду, упаду перед ракой свят. Алексия, выплачу пред ним всю горечь и обиду, накопившуюся на душе. Подруг я не имела, поделиться мне было не с кем, вот я и открывала свою душу только перед святителем Алексием.
Когда мне было 15 лет, первый раз в жизни я пошла с одной старушкой на богомолье к Николо–Угреше [251]. Там она свела меня к одному прозорливому старцу Г., ныне уже умершему. Я боялась идти к нему. О чем, думаю, я буду с ним говорить, мне ведь не о чем. Возьму, думаю, только благословение и уйду.
Когда мы вошли, он встал, помолился и начал разговаривать с моей старушкой, а я стояла в уголке и боялась шевельнуться. Когда он кончил с ней разговаривать, то подошел ко мне, ласково так посмотрел на меня и говорит: «Пойдем со мной в мою келлию, я с тобой там буду говорить (мы стояли в передней), а ты, бабушка, посиди здесь и подожди ее».
Когда мы вошли в келлию, он помолился и говорит: «А теперь ты слушай меня со вниманием и запомни. Я буду тебе говорить то, что открыл мне о тебе Господь. На тебе с рождения лежит крест гонения. Он будет сопровождать тебя всю жизнь. Вот сейчас в родной семье тебя не любит отец и часто нападает на тебя. Ты не мирская жительница, мир тебя будет ненавидеть. Ты должна жить монашеской жизнью. Тебя, при наречении твоего имени, мать назвала монашкой, так как ей не нравилось твое имя Антонина». Я говорю: «Батюшка, у меня нет мамы, она умерла, когда мне было только сорок дней от рождения». — «А ты спроси, — говорит, — у папы, он вспомнит и скажет, что она действительно называла тебя монашкой, а слово матери должно исполниться». Я говорю: «Батюшка, мне сейчас не хочется в монастырь». Он отвечает: «Придет такое время, когда все оставишь и уйдешь. От человека сие невозможно, от Бога же все возможно, но не думай, что тебя там ждут радости: много придется тебе там пострадать, тебя там возненавидят за правду и даже изгонят вон, но, идя в другой, не скорби, помни, что тебе заранее все было открыто. Помни слова Господа: блажени изгнаные правды ради, яко тех есть Царство Небесное».
Придя домой, я спросила у папы, что говорила мама при наречении моего имени, нравилось ли оно ей.
«Нет, — говорит, — оно ей не нравилось: какое–то, говорит, монашеское имя–то. Ну пусть будет монашка». Я говорю: «Папа, а мне Батюшка об этом сказал». А он говорит: «А откуда он нас знает?» Я говорю: «Он, говорят, прозорливый».
До 1918 г., пока не закрыли Кремль, я ходила в Чудов монастырь. Потом стала ходить на Маросейку, в храм Николы–Кленники. В это время здесь служил батюшка отец Алексей Мечев. Ранее я о нем много слышала — о его прозорливости и о том, что к нему ходят за советом, а так как у меня никаких вопросов не было, я его ни о чем и не спрашивала.
В 1919 году я работала в редакции курьером, так как в это время швейные мастерские были закрыты; голодовка была ужасная.
Однажды редактор зовет меня к себе и предлагает мне поступить к нему в няни. «Питание, — говорит, — у нас хорошее, голодать не будешь».
Я очень обрадовалась и обещала вечером принести паспорт и перейти к ним жить. После работы, придя домой, я взяла паспорт и пошла к ним окончательно договариваться. Они жили в Национальной гостинице.
Когда я пришла, комната была открыта, ребенок лежал на кровати, а их — ни жены, ни его — не было. Я прошла к столу, села на стул, стала ждать. Просидела минут десять, никто не приходил. Я начала осматривать комнату вокруг, ища глазами икону, но ее нигде не было. Тут я вспомнила, что ведь они неверующие, и мне вдруг сделалось очень тяжело, я обратилась с молитвой к Господу: «Господи, как мне тяжело, что даже и посоветоваться не с кем».
Вдруг я ясно услышала голос: «Сходи к отцу Алексею и посоветуйся с ним». Я встала со стула и, как бы влекомая какой–то неудержимою силой, направилась к выходу. Сердце усиленно билось. Я вышла на улицу и направилась прямо к Батюшке. Не зная номера его квартиры, я вошла во двор и спросила, где живет Батюшка. Мне показали. Я взошла по лестнице наверх. Смотрю около двери на стуле сидит пожилая женщина. Я обратилась к последней с вопросом: «Скажите, что Батюшка — принимает?»
Она так сердито на меня посмотрела и говорит: «А ты разве не знаешь, что сегодня пятница, а он по пятницам не принимает?» — «А почему же, — спрашиваю, — вы здесь сидите?» — «Меня он примет, потому что я больная. Надо мной он каждый день молитвы читает. А ты уходи. Он тебя все равно не примет».
Но я не ушла, а решила все же ждать и узнать самой, если не примет, то когда разрешит придти. Опять стала спрашивать у этой женщины: «Скажите, он знает, что вы здесь сидите?» — «Да, он знает, он уже выходил и велел подождать. Чайку, говорит, попью, тогда и приму. Да что–то долго не выходит».
Я тоже решила ждать. Сошла ступеньки на четыре пониже этой женщины, хотя она усиленно все время гнала меня, а я не обращала внимания и продолжала стоять. Смотрю, Лидия Александровна [252] принесла ключи от церкви (тогда она меня не знала, и я ее тоже). Она постучала, ей открыли, и дверь опять закрылась. Слышу через дверь, что к ней вышел Батюшка и спрашивает: «Лидия, ты что?» — «Да вот ключи принесла». — «Скажи, — говорит, — там, за дверью меня кто–нибудь ждет?» — «Да, отвечает, там две какие–то стоят: одна пожилая, а другая молодая». — «Молодая, говоришь? Вот молодую–то и жду, а ты, Лидия, иди, кухней пройди». Дверь там скрипнула, и опять все стихло. Я подумала, что очевидно Батюшка еще молодую какую–то ждет.
Вдруг открывается дверь, и в дверях появляется Батюшка в белом подряснике и прямо смотрит на меня: «Ну–ка ты, молодая, иди ко мне. Я тебя–то и жду».
Эта женщина, что сидела, подходит к нему и говорит: «Батюшка, я ведь первая и давно вас жду». — «Ну что же, голубушка? Долго ждала, — еще подожди. А вот ей нужнее тебя. Ее–то я первую и возьму».
Я вошла за Батюшкой в кабинетик. Он помолился, предложил мне сесть, и сам сел напротив меня, и говорит: «Ну, голубушка, рассказывай все, с чем ты пришла».
Я говорю: «Батюшка, вот мне выходит место, очень хорошее место — к нашему редактору. Питание у них хорошее, голодать не буду, а то я очень сейчас голодаю».
— А ты их хорошо знаешь–то?
— Хорошо, — говорю, — они люди хорошие.
— Нет, — говорит, — ты их не знаешь: они только сейчас к тебе хорошо относятся, пока ты у них не служишь, а когда к ним перейдешь, то и душу и тело твое погубят. Так что ты это место не занимай. Это место принадлежит одной старушке, а тебе место будет очень сытное, о тебе добрые люди уже хлопочут.
Я говорю: «Батюшка, я никого не просила, чтобы за меня хлопотали. Я в работе не нуждаюсь, а в настоящий момент нахожусь на работе».
