Железные аргументы. Победа, даже если ты не прав - Пири Мэдсен (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
Особенно хорошо двусмысленности исполняют роль клея для заполнения трещин в международных отношениях. Они соединяют непримиримые разногласия, создавая безупречно гладкую и ровную поверхность. Многие жаркие и откровенные споры заканчивались счастливо с появлением совместного договора, слова которого были настолько искусно подобраны, что означали для каждой из подписывающих сторон абсолютно разные вещи.
Если вы хотите как следует изучить практическое применение омонимии, ступайте на галерею для публики в Палате общин. Ну а если у вас есть в парламенте свое кресло, значит, вам уже нечему больше учиться.
После того как вы приобретете некоторую сноровку и будете без запинки произносить фразы наподобие «имея должное отношение к…», вы можете двигаться дальше, к более завуалированным проявлениям этого софизма.
Разделение
Разделение является двойником софизма сложения. Мы совершаем эту ошибку, когда приписываем отдельным членам какой-либо группы качества, присущие лишь группе в целом:
Носители валлийского языка постепенно исчезают. Дэйвид Уильямс говорит по-валлийски, следовательно, он тоже постепенно исчезает.
(Увы, это не так. Исчезает лишь класс говорящих по-валлийски, но не люди, которые его составляют.)
Мы допускаем этот софизм, когда применяем характеристики, описывающие целое, к членам, из которых оно состоит:
Исландцы — старейший народ на земле. Значит, Бьорк должна быть старше других звезд эстрады.
(Прежде чем вы соберетесь ее навестить, вспомните, что исландцы живут среди горячей грязи и действующих вулканов.)
Так же как и в случае со сложением, источник ошибочности софизма разделения кроется в неоднозначности собирательных существительных. Оба этих случая являются разновидностями другого софизма — омонимии, когда причиной недопустимости доказательства выступает разница значений одного и того же существительного. Любое утверждение может быть допустимым только в том случае, если употребляемые понятия сохраняют одно значение.
К этому софизму часто прибегают, чтобы наделить того или иного индивидуума толикой авторитета группы или класса, к которым он принадлежит.
Французы — отличные регбисты. Марсель — француз, а значит, ондолжен быть превосходным регбистом.
(Если вспомнить, что еще французы в больших количествах производят молоко с пониженной жирностью, становится очевидно, что у Марселя также должно иметься много других интересных свойств.)
Калифорния — очень богатый штат, так что, поскольку Смит родом оттуда, у него явно должно быть что-то за душой.
Мы часто совершаем такую ошибку бессознательно, разделяя людей на типы в зависимости от групп, из которых они произошли. Это может говорить в их пользу («Преподавание в Эдинбургском университете поставлено на высший уровень; Джонсон читает там лекции, должно быть, он действительно блестящий преподаватель») или служить доводом против них («Швейцарцы — очень пассивная нация, так что от наших швейцарских руководителей вряд ли следует ожидать какихлибо энергичных действий»).
Существует интересная разновидность этого софизма, которая называется сложным разделением. В данном случае предполагается, что подклассы обладают теми же характеристиками, что и класс, к которому они принадлежат. Так, мы можем встретить среднюю английскую семью, которая вместе с 2,2 детей выгуливает 0,7 кошки и четверть собаки. Она имеет 1,15 машины, которые каким-то образом умудряется впихнуть всего лишь в треть гаража.
В мире сложного разделения семейная пара с двумя детьми в ожидании третьего ужасно нервничает, поскольку знает, что каждый третий ребенок на земле рождается китайцем. Разумеется, в настоящем мире все наоборот — различные подклассы предоставляют средние значения, чтобы описать класс в целом. («Лечики-испытатели часто гибнут, так что, по всей видимости, капитану авиации Робинсону время от времени доводится погибать, разбившись в самолете».)
К этому софизму можно прибегать, чтобы завоевать незаслуженное доверие благодаря вашей причастности к одобряемым классам:
Позвольте мне уладить это дело. Мы, британцы, имеем больше опыта в улаживании разногласий, чем кто бы то ни было в этом мире.
(Правда, в основном он был получен еще до того, как кто-либо из участников данного спора родился на свет.)
Также этим приемом можно пользоваться, чтобы возбуждать недоброжелательность к вашим противникам, подобным же образом подчеркивая их вовлеченность в группы, не завоевавшие всеобщего уважения.
Мой оппонент приехал из Глазго, а этот город не славится интеллектуалами.
(Если это и так, то причина, возможно, в том, что наиболее одаренные, подобно вашему оппоненту, уже уехали оттуда.)
Реификация
Реификация, или овеществление, — это софизм, который состоит в предположении, что слова всегда обозначают реальные вещи. Если мы восхищаемся золотым закатом, наличие слова «золотой» не должно приводить нас к предположению, что в нем действительно присутствует золото. Когда мы видим красный мяч, красный стол, красный карандаш и красную шляпу, мы допустим ошибку реификации, если предположим, что кроме мяча, стола, карандаша и шляпы здесь присутствует еще некий пятый объект — краснота.
Для SKYROS мы собрали всю голубизну июльского неба, поместив ее в кусок небесного мыла.
(Поскольку «голубизна» июльского неба не является объектом, с ней невозможно обращаться как с чем-то материальным.)
Обращение описательных качеств в материальные объекты — только одна форма реификации. Мы можем также ошибочно предполагать, что абстрактные понятия являются реальными объектами.
Он понял, что только что выбросил собственное будущее, и потратил целый вечер, пытаясь отыскать его.
(Если вам кажется, что это звучит глупо, вспомните Платона с его поисками справедливости.)
Порой объекты имеют весьма существенные атрибуты, допустим, касающиеся их компоновки. Мы допускаем ошибку реификации, если предполагаем, что эти атрибуты так же реальны, как объекты, которым они принадлежат.
Он [Чеширский кот] исчез — на этот раз очень медленно. Первым исчез кончик его хвоста, а последней улыбка; она долго парила в воздухе, когда все остальное уже пропало. [3]
(Алиса могла увидеть это благодаря очень острому зрению. В конце концов, она же смогла увидеть на дороге никого, в то время как Белая Королева с трудом видела там даже кого-то.)
Эта ошибка возникает из-за того, что наши слова не имеют власти наделять вещи реальным существованием. Мы можем говорить о вещах, которые не существуют вообще, или говорить о вещах в одной форме, которые, возможно, в действительности существуют в другой. Когда мы говорим «багрянец залил полнеба», это означает приблизительно то же, что и половина неба окрасилась в багровый цвет, но употребленные нами слова иллюстрируют различные действия. Наши слова не являются свидетельством действительного существования вещей, это только инструменты для выражения того, что мы переживаем.
Одно из философских направлений предполагает, что если мы можем говорить о чем-либо, то оно в каком-то смысле существует. Исходя из того, что мы способны составлять фразы о единорогах и нынешнем короле Франции, делается вывод, что единороги и нынешний король Франции имеются в наличии (последний, очевидно, должен выезжать на спине первого).
Есть и еще одно направление, возводящее этот софизм в ранг искусства, говоря о сущности вещей. Такие философы утверждают, что имеется нечто, делающее яйцо яйцом, а не чем-то другим, — а именно его «яйцевость», или «сущность яйца». Эта сущность более реальна и более надежна, нежели настоящее яйцо, поскольку реальные яйца идут в пироги и там пропадают, а идея яйца остается вечно. Здесь можно привести одно очевидное возражение, и его более чем достаточно: это попросту глупо. Мы пользуемся словами как ярлыками, которые привязываем к объектам, чтобы не приходилось постоянно показывать на них пальцем и общаться друг с другом на языке жестов. Из этого можно вывести немногое, кроме того, что мы договорились использовать слова определенным образом. Если кто-то будет пытаться вложить в ваши слова какую-то «сущность», чтобы доказать вам, что в действительности вы имели в виду нечто совсем другое, просто поменяйте слова.
