Карты нарративной практики. Введение в нарративную терапию - Уайт Майкл (читать книги онлайн .txt, .fb2) 📗
Послесловие к русскому изданию
Удивительно и радостно узнать, что «Карты нарративной практики» оказались так быстро переведены на русский язык. Я знаю, что будь Майкл жив, он бы обязательно сказал мне (потому что он столько раз уже говорил что-то похожее): «Дэвид, ну разве ты мог бы поверить, когда мы только отправлялись в это путешествие, что «Карты» будут переведены на русский и опубликованы в Москве?..» Ну и, конечно, я бы в ответ сказал: «Да ни в жизнь!» И мы бы посмотрели друг на друга и закачали бы головами в изумлении...
Майкл был очень скромным человеком, как говорится, «без претензий». Его смерть вызвала шок, горе и скорбь у огромного числа людей. Многие любят и глубоко уважают его; люди собираются на мемориальные встречи в Эквадоре, в Южной Корее, в России и Южной Африке. Я уверен, что, каково бы ни было послесмертие, из которого Майкл смотрит сейчас на это все, он, как было всегда, испытывает смущение и неловкость. Однажды Майкл сказал мне, что больше всего на свете боится агиографии. Мне тогда пришлось пойти и посмотреть в словаре, что значит это слово...
А значит оно «жития святых». Майкл боялся, как бы описание его жизни не превратилось в агиографию. Я знаю, что многие уважают желания и предпочтения Майкла и либо вообще молчат о том, каким он был, либо говорят об этом так, чтобы он не слышал. Я раньше поступал именно так. Когда Майкл слышал, что его называют «одним из величайших психотерапевтов современности», его передёргивало. Однако книги, автором или соавтором которых был Майкл, были проданы (оцениваю прикидочно) общим тиражом больше 100000 экземпляров, на двенадцати языках.
Теперь, когда Майкл не может подвергать цензуре то, что мы о нем говорим, я бы хотел дать краткий очерк его работы — в духе почтительности и празднования. Майкл ввёл слово «почтить» (to honour) в обиход психотерапии, и оно стало расхожим выражением. Я не знаю никого, кто был бы настолько же, как Майкл, готов почтить других людей, их жизнь, вклад и достижения. Позвольте мне в качестве примера привести одну из тысяч историй, которые я мог бы рассказать о нашей дружбе. Майкл был велосипедистом получше многих спортсменов-профессионалов. Сила и выносливость его не уступали яростной целеустремлённости. В возрасте слегка за пятьдесят Майкл впервые принял участие в триатлоне. Он соревновался с двадцатилетними полупрофессиональными спортсменами и в заплыве пришёл первым. Потом мы ехали на велосипедах от уровня моря в Аделаиде до вершины горы Лофти — это 750 метров над уровнем моря, — и Майкл проехал дистанцию за полтора часа. Я прибыл позже, то есть значительно, гораздо позже, что неудивительно. Майкл всегда дожидался меня, когда мы с ним вместе катались. Встречал меня радостно, как будто это я прибыл первым, и говорил: «Надо же, как ты здорово ездишь! Так медленно, в ровном темпе... Надо бы и мне так научиться!» Постороннему человеку такая фраза показалась бы издевательством, но те, кто хорошо знал Майкла, поймут, что он был абсолютно серьёзен. Он действительно хотел научиться ездить так, как я, даже если это ухудшило бы его результаты во временном зачёте.
Поэтому сегодня я бы хотел рассказать о Майкле, не принимая во внимание его пожелания, не принимая во внимание то, что он всегда держался как бы в стороне от своей находчивости — и от своего волшебства, иначе назвать это порой было невозможно.
В начале 90-х годов Майкл и я преподавали в Университете им. Джона Ф. Кеннеди, неподалёку от Беркли, Калифорния. И вот мы с коллегами как-то подумали, что по объёму опубликованных работ Майкл уже давно заслужил докторскую степень. Не спросив Майкла, мы подали документы на присвоение ему этой степени. Он получил степень доктора гуманитарных наук (Doctor of human letters, D. Litt.) в 1996 году. Я был там в тот день, когда это случилось. Майкл, как всегда, благодарил нас, но вёл себя весь день так, будто ему в сандалию попал острый камешек. А может быть, даже и в обе сандалии сразу. Я до сих пор не понимаю, правильно ли мы поступили тогда. Есть ощущение, что благодарил нас Майкл больше из вежливости, признавая, что мы «хотели как лучше».
Я считаю, что Майкл был философом-любителем. Здесь я употребляю слово «любитель» не в значении «непрофессионал», а в значении «человек, который с любовью взращивает нечто в свободное время». Каждый раз, когда я думаю об этом, меня поражает, как такой «любитель» повёл за собой психотерапевтический мир и иже с ним в то, что Джон Маклеод обозначил следующим образом: «... В большей или меньшей степени они соглашаются с тем, что терапия — это процесс больше социальный, нежели психологический. Они видят культурно-исторический сдвиг смысла и практики терапии...» Меня всегда увлекал и захватывал искренний восторг Майкла по поводу разнообразных идей, будораживших или ставивших с головы на ноги всякие само собой разумеющиеся установления, идей, открывавших возможность реализации таких способов жизни, о которых раньше и помыслить-то было трудно.
Вначале Майкл читал работы известного возмутителя спокойствия Грегори Бейтсона, но идеи Бейтсона не очень гладко переводились в практику работы Майкла, и это чтение ему вскоре наскучило. Тогда он переключился на работы Мишеля Фуко, широта идей которого вообще не поддаётся описанию. Фуко, казалось, может перевернуть вверх ногами все, что угодно, а если не вверх ногами, то уж под девяносто градусов точно — даже самые, казалось бы, надёжные устои. Майкл поймал волну постмодернизма, пожалуй, раньше, чем кто-либо другой в психотерапевтическом мире; он был искусным сёрфером и отправился на этой волне исследовать неведомые края, и многих из нас прихватил с собой — просто потому, что ему доставляло огромное удовольствие «деконструировать» мир вокруг.
Ум его в чем-то был подобен экскаватору. Читая и перечитывая работы Фуко «среднего» периода (и с каждым новым прочтением испытывая всё больший восторг), Майкл докапывался до потрясающих прозрений, которые тут же воплощались в том, как он работал с людьми, как и чему он учил. Единственное, что его ограничивало, — нехватка времени. Он посвящал своему любимому занятию ночи и долгие часы в самолётах, путешествуя от одной обучающей программы к другой. Мне всегда было любопытно, какой могла бы стать нарративная терапия, если бы у Майкла было на это любимое занятие больше времени. Меня, попутчика Майкла в этих путешествиях, всегда поражало, что он за десять лет ухитрился сделать со статьёй Майерхоф, которую я ему дал почитать в 1983 году; или с главой «Знание и Власть» из одной из книг Фуко, которую я ему отксерокопировал в 1985-м... Каждый раз, когда мы встречались, чтобы обсудить что-то или провести занятия, было поразительно видеть, как идеи разрастаются и заполняют пропасть между абстрактной теорией и практикой...
Я всегда считал, что Майкл гармонично совмещает в себе учёного и практика; но он постоянно заботился о том, чтобы практика работы с людьми шла впереди поисков знания. Я не считаю, что Майкл стал тем, кем он стал, в силу знания определённых теорий. Он очень находчиво использовал теории, они были для него инструментами, орудиями, продвигавшими его мысль дальше. Всегда было челночное движение между практикой и используемыми орудиями мышления. Оно пронизывает также его последнюю книгу — «Карты нарративной практики», опубликованную в 2007 году. В этой книге он поставил перед собой задачу прокомментировать свой профессиональный путь как практика-учёного. Эта задача отражала его скромность — он стремился сделать максимально прозрачными и доступными воплощаемые им идеи и методы работы, чтобы нам, если мы хотим этого, было проще осваивать их. Скромность побудила Майкла оставить за кадром гениальность и волшебство, свидетелями которых были все те, кто побывал на нескольких семинарах и видел видеозаписи его работы. Не знаю, доводилось ли вам, как мне, заворожённо смотреть на экран и неожиданно осознавать, что с территории отчаяния разговор как-то неуловимо перешёл на территорию надежды... не потерял ли я сознание на долю секунды? — я не видел, что именно произошло! Монетка разговора перекинулась с «орла» на «решку» так быстро, что я готов был поклясться, что в этом замешана магия! В каждой книге, на каждом семинаре Майкл делал всё возможное, чтобы передать нам — читателям, ученикам — свои идеи и методы работы. Щедрость его выходила за пределы благоразумного. Он готов был отдать всё любому, кто готов слушать и понимать. Поэтому для меня так важна его последняя книга. В ней он описал, в каком направлении двигался и почему, сообщая нам при этом о множестве других возможных направлений, куда он мог бы направиться. Или куда могли бы направиться мы.
