Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Бьюдженталь Джеймс
— Что вам делать?
— Я говорю: «Расскажите мне об этом, миссис Кановски». Я говорю: «Ну что ж, Билл, давайте посмотрим, вы старший в семье? Был ли ваш отец ортодоксом, консерватором или реформатором? И насколько строгим было христианское воспитание Бетси? Ваши родители жили вместе постоянно? А родители Бетси? И как давно вы друг друга знаете? И насколько близки ваши отношения? Я имею в виду, что вы спите с ней только по выходным или каждую ночь? Но не в Субботу! Нет, нет». О, черт, Джим, я изображаю придурка, я знаю. Но мне легче, если я выплесну это на кого-нибудь. Ну вот, теперь вы доктор и должны привести меня в порядок, верно? Я буду просто лежать тут на кушетке и тихонько ворчать, пока вы пролистаете все свои книги и выясните все насчет меня.
Он замолчал. До этого времени он, похоже, вообще не слышал меня. Я был потрясен.
— Боже мой, Хол, вы действительно испытываете груз всех этих вопросов, как будто на плечах у вас — тонна камней!
— Вы чертовски правы: я устал от этого. Я почти выдохся. Я хочу покончить со всем этим. Я сыт по горло.
— Так устали, что хотите уйти от всего этого, но единственный способ, который вы видите, — самоубийство.
— Если такова цена, о’кей. Я готов, дружище. Вот где у меня все это. Взять все это и засунуть прямо в задницу.
— Да, вы не в депрессии. Вы злы, как черт.
— Поразительная догадливость, мой дорогой доктор!
— И вы…
— Нет, Джим, не хочу вешать на вас все это дерьмо. Мне жаль. Я просто так устал, расстроен и раздражен… — Внезапно гнев прошел, и Хол обмяк в своем кресле.
— Хол, до чего вы дошли? Вы меня не обидели. Я знаю вас, и мы знаем друг друга. Несколько поспешных слов ничего не значат для меня.
— Да, да, знаю. Я просто сожалею, что кричал на вас. Надеюсь, я не сделал вам больно.
— О, ради Бога, Хол. Кем вы себя воображаете — Богом? Вы не можете уничтожить меня резким словом. В таком случае, кажется, вы думаете, что для тех людей, которые приходят к вам за помощью, вы тоже — Бог?
Он внезапно выпрямился, как-то странно посмотрел на меня и абсолютно спокойно произнес:
— Это правда, да. Я действительно думаю, что я Бог.
Мы сидели, молча уставившись друг на друга. Он сказал это! Он знает, и я знаю. Он действительно это сказал! Целый поток отрывочных мыслей пронесся в моей голове: паранойя? галлюцинации? бред? опасно? Но это был Хол. Я знаю Хола. Представь, что это правда. Поверил бы я, если бы передо мной был настоящий Иисус? Перестань терять время. Нужно действовать эффективно прямо сейчас. Это открытие. Теперь, возможно, он совершит настоящий прорыв. Я хочу…
А затем я прогнал все эти мысли и прочел перед глазами невидимые слова: «Если ты не готов, заткнись». И я заткнулся. Посмотрел на Хола. Он занят своими собственными чувствами или нет? Его лицо выглядело странно спокойным. Я почувствовал к нему неожиданную близость. У меня самого пронеслось несколько коротких фантазий. «Эта комната маловата сразу для двух богов», — сказал я себе. Что, черт возьми, со мной происходит? Шутить на эту тему? Я совсем обессилел. Не торопись, отдышись, успокойся. Мы немного помолчали. Затем я услышал его вздох.
Хол заговорил как бы сам с собой:
— Вероятно, я всегда думал, что я Бог. Или Иисус. Или кто-то в этом роде. Я никогда не верил, что умру. До сих пор не верю. Верю, что могу сделать все, если только захочу — просто по-настоящему сосредоточусь на этом. Добился же я почти всего, за что действительно брался. Спорт, степени, звания, женитьба, дети… Дети. Дети! Тим, разумеется, не думает, что я Бог. Хотя раньше думал. Полагаю, он действительно верил в это. Я услышал однажды, как он говорил другим детям, когда ему было четыре, может быть, пять лет: «Мой папа может все уладить! Мой папа может это устроить!» Он был чем-то взволнован. Я даже не помню, чем. Он кричал: «Мой папа это уладит! Он может уладить все!» И где-то в глубине души я думал: «Это правда, я могу». Но я не могу уладить все это с Тимом сегодня, не правда ли?
— Тим больше не верит в то, что вы Бог.
— Нет, Тим не думает, что я Бог. Это несомненно. Не знаю, что я сам думаю. Когда я был маленьким, мои родители состояли в каком-то религиозном движении, которое утверждало: Бог — в каждом. Знаете, мы все имеем способности, которые не используем: исцелять больных, воскрешать мертвых, двигать горы. Я даже теперь не знаю, может, это и так. Полагаю, я слышал достаточно, чтобы подтвердить свои собственные гипотезы. Я Бог! До сих пор кажется, что это мой секрет, что я не должен был говорить вам, иначе лишусь этого. Но я до сих пор чувствую себя так, как будто это правда. И я не верю, что умру — по крайней мере, пока не захочу этого сам.
— Вам даже сейчас трудно сказать, насколько вы верите в это, а насколько — нет.
— О, полагаю, мой образованный, взрослый разум понимает, что все это ерунда. Но есть другая часть меня самого…
22 января
Хол отменил две следующие встречи, оставив моей секретарше сообщение, что его не будет в городе. Так что прошла неделя, прежде чем я увидел его снова. Поскольку я был обеспокоен его внезапным и необъяснимым исчезновением, то испытал облегчение, увидев его большую фигуру в приемной. Но не совсем. Его поведение было необычным, его обычная внешняя жизнерадостность исчезла. Он вошел, кивнув, снял пиджак, бросил его на стул и рухнул на кушетку.
— Простите, что пропустил наши сеансы. Необходимо было уехать. Вероятно, следовало задержаться дольше.
Он говорил ровным, будничным голосом. Я заметил отсутствие подлежащих в предложениях: случайно ли это? Я решил этим поиграть.
— Кому?
— Что кому?
— Кому было необходимо уехать? Кому следовало задержаться подольше?
— Мне. — Хол не ответил на скрытое приглашение к игре.
— Расскажите мне об этом.
— В прошлый раз я испытал шок. Я решил, что должен это обдумать. Сказал жене, что еду по делам. Уехал в Сан Диего. Остановился в мотеле. Не смог по-настоящему ничего обдумать.
— Трудно найти ощущение собственного Я — того, кто все это сделал.
— Да, думаю, вы правы.
— Так кто же делал все это? — Я хотел уколоть Хола, вывести его из состояния безжизненности.
— Извините, что не дал вам знать подробнее. Не было времени, правда. Просто мне нужно было побыть одному.
Никаких признаков, что Хол заметил мой укол.
— Какого же черта тогда существует терапия, если не для того, чтобы дать вам возможность подумать о себе?
— Да, знаю. Но я не мог сделать этого. Простите, Джим. Знаю, что вы заботитесь обо мне, но не мог.
— Вы должны были сделать все по-своему, Хол. Вопрос лишь в том, удалось ли вам? К чему вы пришли?
— Не знаю. Я не знаю, удалось ли мне это, чем бы ни было «это». Не знаю, к чему пришел. Просто не знаю.
— Вы растерялись.
— Растерялся. Правильно, растерялся.
— И так одиноки.
— Я всегда был одиноким. И всегда буду одиноким. Я никогда по-настоящему не был связан с людьми. Не умею быть вместе с ними.
— Что это значит? — Я снова пытался его поддеть. Что-то в его холодном, безжизненном настроении вызывало во мне желание нападать на него. Мне казалось, что это как раз то, что нужно Холу, но лучше было бы, если бы я разобрался, что это значило для меня самого.
— Как вы это делаете, Джим?
Внезапный взрыв эмоций. Хол даже не слышал моего вопроса и не обратил внимания на мои уколы: Как вы — и любой другой — это делаете? Как вы можете нести весь этот груз? Люди, которые приходят к вам — я и другие недотепы, — да еще ваша семья и все остальное. Как вы это делаете?
Я хотел было спросить: «делаю что?», но знал, что Хол имеет в виду, и сейчас было не время для подобных реплик. Я рискнул быть более прямым:
— Так много, и так тяжело, и ты так одинок.
— Так чертовски одинок. Так чертовски одинок. Как проклятый. Да, я это и имею в виду. Я проклят. Понимаете?
Его безжизненность прошла, возникло пугающее возбуждение. Даже не страх, а ужас.
