Секс в кино и литературе - Бейлькин Михаил Меерович (бесплатные книги онлайн без регистрации txt) 📗
С целью возвращения привычного трепетного отношения к античности, а также восстановления столь ценимой им прежде гомосексуальной ориентации, К. Д. предпринял поездку в Грецию, где, как он полагал, обитают его боги, спасшие его когда-то, но был разочарован, увидев “лишь умирающий свет и мёртвую землю”. Между тем, восторг, связанный с новым мироощущением, остался. Раньше К. Д. воспринимал искусство лишь сквозь призму собственной гомосексуальности – по его словам, красоту картин, изображавших женское тело, он понимал только умом, зато картины и скульптуры Микеланджело приводили его в двойное восхищение, в равной мере волнуя и его душу, и разум. После перенесенной болезни его радовал “даже невыносимо слабый фильм, поскольку человек, который его сделал, мужчины и женщины, которые его смотрели – они понимали его, и он был один из них”.
Изменилось и отношение к людям, облечённым властью. Прежде он презирал их и манипулировал ими: “Эти люди не заслуживают другого отношения. До тех пор, пока они будут толковать об отвратительном пороке древних греков, им не стоит рассчитывать на честную игру”. Теперь, получив профессию адвоката, К. Д. сам стал одним из них, политиком и законником, готовым карать любое отклонение от морали и “нормы”.
Женитьба, последовавшая через год, потребовала отказа от предубеждений к физической близости: “она имела право на существование, поскольку природа и общество не против. Подчиняясь неизбежной условности, К. Д. осуществлял её в полном молчании”. Гомосексуальный потенциал со временем тоже давал о себе знать: К. Д. позволял себе целовать “большую смуглую руку бывшего любовника”, принимавшего теперь подобные ласки с отвращением.
Форстер мастерски представил клиническую картину достаточно мягкого шизофренического процесса; описал шуб (так психиатры называют приступы шизофрении, от немецкого Schub – “приступ”, “сдвиг”), спровоцированный вирусной инфекцией и сопровождавшийся вначале неврозоподобной симптоматикой, затем кататоническим ступором (специфической обездвиженностью) и, наконец, гипоманиакальным синдромом (немотивированным подъёмом настроения, эйфорией).
Умный, но странный мальчик, ненавидящий мать, не по-детски увлекающийся философией и античной литературой; одарённый юноша с расщеплённой эротичностью, одновременно экзальтированный и асексуальный; молодой человек, явно деградировавший после перенесенного им шуба; мужчина средних лет, в ком трудно найти прежнего одарённого юношу, упрямый и педантичный законник, кто, сев в кресле судьи, становится лютым гонителем геев – такими рисует автор жизненные этапы Клайва Дарема в своём романе и в послесловии к нему.
Сексологу остаётся лишь признать, что метаморфоза, описанная Форстером, в принципе возможна. После перенесенного шуба личность больного может кардинально измениться. В таком случае не исключена и смена соотношения силы обоих потенциалов – гомо– и гетеросексуального, происходящая на фоне крайне низкой сексуальности, что чаще всего свойственно шизофрении. Именно так всё и происходит в романе Форстера с Клайвом.
Что же касается Мориса, он пошёл своим путём. Историю его сближения с Алеком стоит напомнить читателю.
В отличие от близких Клайва, слуги из его поместья хорошо знали о том, что друзья спят вместе. Мало того, в руки молодого егеря как-то попала любовная записка, адресованная Морису. Алек был бисексуалом и прежде имел половые контакты лишь с женщинами. Морис очень нравился ему, заставляя фантазировать о любовном свидании с ним. Егерь оборудовал в лодочном ангаре любовное гнёздышко, предвкушая близость с другом своего хозяина. Морис в это время тяжко переживал разрыв с любовником и посещал гипнотические сеансы доктора Джонса. Дело кончилось тем, что Алек влез в окно комнаты, в которой прежде спали оба друга. Морис оказался хорошим любовником, способным доставлять и получать наслаждение; Алек же совершенно очаровал и покорил его. Однако, получив от него телеграмму, открытым текстом предлагавшую ему прийти в лодочный ангар, молодой человек испугался возможного шантажа. Он стал наводить справки о егере, а тот, узнав об этом, не на шутку оскорбился и, действительно, решился на шантаж, не столько с тем, чтобы раздобыть денег, сколько чтобы отомстить своему обидчику. Морис назначил ему встречу для переговоров в Британском музее. Дело кончилось полным примирением молодых людей, причём Морис признался:
“– Господи, если бы ты выдал меня, я бы тебя уничтожил. Быть может, это обошлось бы мне слишком дорого, но я раздобыл бы денег, а полиция всегда на стороне таких, как я. Ты ещё не знаешь. Мы бы упекли тебя в тюрьму за шантаж, а уж после… я бы пустил себе пулю в лоб.
– Убил бы себя?
– Потому что к тому времени я понял бы, что люблю тебя. Слишком поздно, всё, как всегда, слишком поздно” .
Сделанное им признание в любви тоже, казалось бы, запоздало. Дело в том, что Алеку через пару дней предстояла эмиграция в Аргентину, где они с отцом и братом собирались открыть собственный бизнес. Просьбы Мориса о том, чтобы бывший егерь остался с ним, “ведь теперь им нельзя терять друг друга” , остались без ответа.
Однако, придя в день отплытия юноши, чтобы проводить его и расстаться с ним навсегда, Морис нашёл на корабле лишь его раздосадованных родных: Алек потерялся. Но Морис знал, где искать друга и любовника; он направился в лодочный ангар. Таким был счастливый конец книги, заранее запланированный автором.
Освежив в памяти сюжетные нити романа, вернёмся к вопросу о причинах его холодного приёма читателями. Претензии к автору со стороны гомосексуальной части читателей понятны: геев раздражало неправдоподобное платоническое поведение Мориса и Клайва. Им приходило в голову, что Форстер неспроста изобразил столь нелепый любовный союз: таким способом он заигрывал с “нормальным” большинством, мол, глядите, как нелегко даётся геям решение вступить в половую близость! Подобные подозрения не имеют под собой никакой почвы. Независимость и честность автора бесспорны, да, кроме того, для подавляющего большинства гетеросексуальных читателей моральные колебания геев глубоко безразличны. Для них все “гомики” одинаковы, чем бы они там в постели друг с другом ни занимались. На взгляд консервативно настроенных гомофобов, сексуальная “переориентация” Клайва отнюдь не делала его мужчиной. Переключившись на женщин, он лишь испортил жизнь своей жене. По-настоящему же книга стала бы бестселлером, если бы в ней речь шла о реальном политике, современнике читателей романа. Гомофобам куда интереснее обсуждать интимные тайны знаменитостей и осуждать их, чем вникать в нюансы переживаний “голубых” персонажей!
Поскольку странные поступки героев романа вызывали возмущение одних и были безразличны другим, кому же тогда предназначалось их описание?
В первую очередь, самому Форстеру и всем тем, кто за странностью и архаичностью героев романа смог разгадать тревоги и заботы автора. Если, следуя совету Освелла Блейкстона, рассматривать книгу как средство самотерапии Форстера, то её персонажи предстают в новом свете. Их странная девственность – девственность самого писателя; их характеры включают его собственные черты, как те, от которых он хотел бы избавиться, так и те, которые он стремился сохранить и упрочить или обрести. Наконец, можно выделить особенности характера и физические качества, которые в его глазах были максимально привлекательными. Ими он наделил Алека; мы можем судить об этом по дневниковым записям писателя: “Я хотел бы любить сильного молодого мужчину из низших слоёв общества, быть им любимым и даже сносить от него обиды. Таков мой жребий”. К ним надо добавить и желательную бисексуальность избранника; таков Алек, таков и реальный возлюбленный Форстера Боб Бакингем, лондонский полицейский.
Что касается Клайва, то, разумеется, автор вовсе не собирался представлять его шизофреником; так уж получилось в процессе работы над романом. Форстер, наделяя героев книги своими невротическими комплексами, старался избежать их явного сходства с собой. Пришлось конструировать иные психологические особенности, объясняющие блокаду сексуальной самореализации. Между тем, подобный выбор ограничен: либо невроз, либо органическое заболевание мозга, либо, наконец, асексуальность в рамках неврозоподобного синдрома шизофрении. Форстер всех этих медицинских тонкостей не знал, но он их удивительно точно угадал.
