Храм - Акимов Игорь Алексеевич (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Тишина. Нет — вот мухи жужжат. Второй привалился спиной к давно не беленой стене, зажал лицо руками, между пальцами течет кровь. Первый как упал — так и лежит ничком. Женщина (да какая ж это женщина! — девчушка; пожалуй, ей еще и четырнадцати нет) боится шелохнуться, глядит широко распахнутыми глазами.
— Уходи...
Она вскочила, придерживая разорванную одежду, и исчезла.
Илья встал, шагнул к раненому солдату, потянул через его голову задвинутый за спину «калаш», из кобуры достал пистолет, который, как потом Илья выяснил, оказался старым чешским «браунингом». Расстегнул и забрал ремень, на котором был большой нож, патронташ, две гранаты и переговорное устройство. Вытянул из нагрудных карманов четыре рожка с патронами. В карманах оружия не было, зато за голенищем оказался еще один нож.
Солдат не сопротивлялся и даже не стонал, только чуть раскачивался и старался плотнее сжать рассеченные ткани лица.
Силы опять оставили Илью, и он опустился на прежнее место. Вот теперь он не боялся этого типа. Хотя — кто знает, на что он способен, даже с такой раной...
Это была кухня. На глаз — 5 на 2,5. Маленькое пыльное окошко. Рукомойник, засиженная мухами лампочка на пожелтевшем от древности матерчатом шнуре, на облупившейся клеенке стола еще и керосиновая лампа. Печка небольшая, низкая, с чугунным верхом на две конфорки. Посуда алюминиевая. Под потолком сохнет шерсть и какие–то травы в пучках. Нищета.
Почему!? ну почему у него не было предчувствия? Ведь у других людей оно есть; во всяком случае — в ответственные моменты жизни — бывает. Он столько раз слышал об этом, о внезапной необъяснимой тоске, о неудержимом желании уйти, свернуть, резко изменить ситуацию. «Не садись в этот самолет...»
Но и тоска, и даже не проявленное в конкретные образы ясновидение — это все работа души. Значит — моя душа оставила меня? Или же она так не развита, что не способна заглянуть хотя бы на полчаса вперед? Или способна — но мстит за прошлое пренебрежение?..
Все произошло так стремительно и просто. Так стремительно, что он ни о чем даже подумать не успел. И чем же в это время был занят его ум, которым он так всегда гордился? Почему ум не остановил его? Что с тобой случилось, Илья? Ведь прежде такое даже в теории не могло с тобой произойти. Мало ли зверства вокруг. Такова жизнь. Не меня насилуют — и на том спасибо. Не высовывайся — не получишь по морде. Ах, Маша, Маша...
Времени у него совсем не осталось; плохие вести летят на крыльях; когда он выйдет из этой мазанки, о произошедшем будет знать уже все село. Мое время вышло, подумал Илья. Теперь оно у меня за спиной. Я сам намалевал себе черную метку. Вот уж чего никогда не мог представить, так это жизни людей, приговоренных к смерти. Их время вышло, а они живут... Непонятно.
Илья поднялся, не спеша собрал оружие с убитого, нашел старую хозяйственную сумку — и свалил в нее все, кроме автоматов. Автоматы забросил на одно плечо, сумку — на другое, прикинул, сможет ли справиться с такой тяжестью, решил, что сможет, и вышел из мазанки. В мире ничего не изменилось. Мир был все так же хорош. Я убил человека, подумал Илья, изуродовал второго — а душа молчит. Ну что ж, и на том спасибо.
Он знал окрестности, поэтому знал, куда идти. Ему не встретился никто, никого он не видел во дворах, но взгляды чувствовал. Ему было все равно, что они думают о нем. Еще он понимал, что в селе могут быть и другие солдаты, и кто-то из них может встретиться ему. Но он и об этом не думал. Страха не было, даже опаски не было. Страх всегда впереди. Если твое время вышло — страху негде поместиться. Если мне еще доведется пожить — это будет совсем новая жизнь, думал Илья. Ведь страх всегда жил во мне. Совсем рядом, под кожей; я постоянно ощущал его холодящее, ментоловое дыхание. Страх разоблачения, страх быть униженным... Вот этого — унижения — Илья боялся больше всего. Он знал, что не сможет утереться и забыть. Он пережил унижение только дважды в жизни (наверное — больше, но он не был мазохистом, чтобы коллекционировать свои унижения), оба раза — очень давно, и с тех пор они лежали у него на сердце и мешали дышать. А теперь никто не сможет его унизить, даже не помыслит об этом. А если не почувствует — и сунется, то теперь у него есть средство, каким восстанавливают status quo.
Он убил человека — и уже забыл об этом. Не потому, что это оказалось легко и просто. В нем не оказалось места, куда могло бы поместиться переживание, — вот и все. Очень удобно.
Он шел по каменистой дороге. Она забирала вверх незаметно для глаза, только ноги чувствовали подъем. Где-то далеко-далеко, километрах в двадцати (Илья не знал точно, потому что ему не довелось там побывать) дорога достигала перевала, там был блокпост, а дальше — terra incognita. Илье не нужно было так далеко. Он вошел в лес, потом свернул на едва заметную тропинку. В лесу воздух был застойный, дышать стало тяжелее. Илья сразу вспотел, но когда пошла сизая гарь, пот так же быстро высох. На противоположном краю гари, в тени бука, Илья сделал привал. Освободившиеся плечи ныли: кровь с трудом разжимала сосуды в передавленных тканях. Илья лежал на спине и смотрел сквозь редкую крону на просвечивающее небо, и не заметил, как уснул. Когда проснулся, солнца уже не было, синева на востоке наливалась лиловым. А до шалаша еще идти и идти. Ничего, подумал Илья, скоро взойдет луна; не заблужусь...
Спал он отменно. Конечно, что-то снилось, но поскольку не запомнилось, значит, не стоило внимания. Увидав автоматы, он вспомнил о вчерашнем происшествии — и тут же забыл о нем. Он не думал, как будет жить дальше, что ему делать сейчас. Голод заставил пройтись по округе, поискать чего-нибудь съедобного, но в травах он не смыслил, кизил был пока зелен, а мелкие плоды яблони-дички жестки и кислы. Неудача не огорчила Илью, он и о ней тут же забыл. Утолил жажду вкусной водой из родника и возвратился к шалашу. Бог дал день — даст и пищу. Все как-то устроится.
После полудня пришел мужчина лет сорока; он нес через плечо свернутую бурку; поклажа в его авоське — сразу видать — тоже весила немало. Его шагов Илья не слышал, мужчина появился из кустов неожиданно, но в Илье при этом ничто не дрогнуло. Он вытянул руки из-под головы, сел и ждал, что будет дальше.
Мужчина оказался отцом спасенной девушки. По-русски он говорил плохо, с трудом подбирал слова, некоторые Илье приходилось угадывать и подсказывать. За спасение он не благодарил; даже если бы захотел — не смог бы: лингвистический запас не позволял; да и нет таких слов. Бурка была для Ильи; в ней можно спать даже на снегу. В авоське было два каравая хлеба, вяленое мясо, брынза, связка лука, кинза, сельдерей, подсолнечное масло в пластмассовой бутылке, соль и спички. Соль и спички были и в шалаше, но те были всехние, а теперь Илья имел и свои.
Мужчина рассказал, что со слов майора, прибывшего в село с взводом солдат внутренних войск, насильники были дезертирами, которых разыскивали уже не одну неделю. Так что — с его слов — Илья может не прятаться; его допросят, закроют дело — и отпустят. Но мужчина считал, что с этим спешить не следует. Этого майора мы знаем, сказал он, это очень нехороший человек, трусливый и жестокий. Никто не может поручиться, что у него на уме. Пусть Илья поживет в шалаше два-три дня; за ним придут — и отведут в безопасное место.
Уйти пришлось уже на следующий день. Два парня с солидным запасом провизии в рюкзаках рассказали, что на рассвете село окружили солдаты, и сейчас обыскивают все дома подряд. Когда закончат — прочешут лес. Вертолет забросил усиление в блокпост на перевале; там и прежде не стоило появляться без крайней нужды, а уж теперь — тем более. Но троп в горах много, пройти незамеченными — не проблема. За парнями числились какие-то грехи, они были в розыске, поэтому теперь у них с Ильей — одна дорога.
Илья только слушал. Ни волнения, ни даже тревоги он не испытывал. Более того, — при этом он не лицедействовал, никого из себя не изображал. Он был естественен! Илья понял, что для этих парней он — лидер; лидер не назначенный, а по судьбе; как нынче говорится — по умолчанию. Это оказалось неожиданно приятным. Неужели именно в этом найдет выражение моя сущность, думал Илья, моя сущность, которая до сих пор, как у всех актеров, была пластилиновой, заемной, не имела лица? Я должен быть невозмутим, молчалив и неколебим, как скала, — кажется, таким было правило древних японских полководцев. Как-то так. Может быть, немного другими словами, но смысл такой.
