Секреты поведения людей - Таранов Павел (читать книги регистрация txt) 📗
Иллюстрацией важности грамотной системы премирования работников за достижение конечных результатов работы всего предприятия является опыт компании «Ремингтон», сумевшей под руководством Виктора Кайма утроить за 1985–1995 гг. объем продаж и вдвое увеличить долю рынка. Как же В. Кайму удалось сделать это? По его словам, главным фактором успеха стали участие в прибыли и привлечение работников к управлению.
В зависимости от роста производительности труда (число занятых в «Ремингтоне» не увеличилось, несмотря на рост объема продаж) размер заработка работника мог возрасти до 40 процентов за счет премий. В. Кайм создал также специальный фонд в 25 тысяч долларов для немедленного премирования работников, добившихся наилучших результатов в труде, как только их непосредственные руководители информируют его об этом. В. Кайм вызывал таких работников прямо к себе в кабинет и вручал им чеки на 200–500 долларов. Естественно, что не только сами по себе деньги стимулируют рабочих и служащих фирмы к высокопроизводительному труду, но и та форма, в которой это премирование производится. Каждому лестно получить признание своих заслуг непосредственно от президента компании.
Л. Л. Оболенский — легендарный человек. Много переживший, с большим опытом.
В двадцатые годы он был популярным киноактером.
Формально его можно причислить к воспитанникам кулешовской школы. Но только формально, ибо среди кулешовцев Оболенский оставался “вещью в себе”. Уже с двадцать пятого года он, попрежнему снимаясь в фильмах Кулешова и кулешовцев, работал как режиссер, о котором Виктор Шкловский напишет впоследствии как об одном из образованнейших людей нашего времени. О нем можно прочитать в дневниках Сергея Эйзенштейна: “…наконец удалось полностью заполучить в свою школу несравненного Леонида Леонидовича Оболенского”. Его называет своим учителем Михаил Швейцер… А из-за плеча режиссера уже выглядывает звукооператор Оболенский — один из первых в нашем кинематографе и первый, кому удалось сделать звук не просто шумовым приложением к «немому» видеоряду, а важнейшим элементом замысла, самой драматургии будущей картины.
Конец тридцатых — начало пятидесятых. «Черный» этап его жизни. Арест, краткая «воля», война, немецкий плен, два побега, монашество в Кицканском монастыре и снова сталинские лагеря…
После освобождения — тревожно-подозрительная Москва, ходолные, неуютные стены ВГИКа… Оболенский уезжает в Свердловск и десять лет работает в научно-популярном кино, затем — блистательные работы на Челябинском телевидении. Еще десять лет жизни…
В начале семидесятых о нем снова вспомнил кинематограф — нужно же было кому-то играть аристократов.
За полтора десятка лет Оболенский сыграл около тридцати ролей. Его любимая — дедушка в фильме “На исходе лета” — получила международное признание: приз “Золотая нимфа” за лучшую мужскую роль на фестивале телевизионных фильмов…
Воспоминания таких людей, как Оболенский, представляют огромную ценность. По квинтэссенции житейских наблюдений, опыта, истинности.
Суждения Леонида Леонидовича о роли личного фактора особенно важны:
“…Я работал в Свердловске, в кино, и ко мне приехал Василий Павлов и предложил мне работать вторым режиссером на Челябинском телевидении — чтобы работать первым, видимо, нужно было давать кому-то взятку.
Он сказал: “Нам нужен кинематографист, чтобы научить делать телевидение, а то мы делаем так: вот тебе радиопередача, подложи под какой-нибудь видеоряд”. Я говорю: “А если я начну сам?” — “Начинайте, мы посмотрим, как это делается…”
Рис. Леонид Леонидович Оболенский (1902–1991)
Это была очень интересная работа — телевизионного корреспондента. Почему у меня получалось это? Главный режиссер мне сказал: “Вы очень хорошо делаете съемку, сюжет. Но когда вы в кадре, с кем вы разговариваете?” Я говорю: “С телезрителем”. — “Ой, но «его» же так много, в разных районах…” Я отвечаю: “А мне оператор советует: смотри на красную лампочку, зажглась — вот ты и беседуешь со зрителем…” Тогда режиссер говорит: “Леонид Леонидович, я вас очень люблю и всегда смотрю, как вы обращаетесь: не здравствуйте, товарищи, а только здравствуйте! А я, представляете, отвечаю: здравствуй, Ленечка! И начинаю с вами вслух разговаривать”.
И я стал говорить с экрана с ним. И случилось невероятное: со мной стали здороваться на улице, а в троллейбусе одна женщина подошла и сказала: вы бы поговорили с моим старшим — никого не слушает, никакого сладу нет. Заговорив по телевидению с одним, я стал говорить с каждым. Не со всеми, а с каждым. Никогда этого не забуду — блестящий опыт старого народного артиста, режиссера телевидения Николая Медведева”.
Как это прекрасно и в унисон перекликается с тем, что однажды французы услышали от любимейшей ими певицы, знаменитой Эдит Пиаф: “Я пою не для всех, я пою для каждого”.
Примечательно Новогоднее поздравление детям работников аппарата управления в АО “Крым-Континенталь”.
Оно было различным по содержанию текста для каждого ребенка. В зависимости от возрастной группы и пола. Я воспроизвожу здесь в качестве иллюстрации послание, которое получил тринадцатилетний сынишка моих знакомых:
Дорогой Коля!
Я, Президент акционерного общества «Крым-Континенталь», приветствую тебя. Скоро начнется новый, 1994 год. Ты станешь старше и, конечно же, лучше, красивее, умнее. Расти быстрее, учись и приходи ко мне работать. Я доволен трудом твоей мамы, буду рад и тебе.
Запомни: «Крым-Континенталь» — это лучшее из того, что есть в Крыму. Ведь здесь трудятся твои родители!
С праздником тебя!
Юрий Васильевич Колесников
“Всякое, — читаем мы у Гельвеция в трактате “О человеке”, — величие характера всегда вызывает чувство страха.
Когда Нерина в трагедии Корнеля «Медея» говорит Медее:
“Ваш народ вас ненавидит, мужу верить нельзя.
Против стольких врагов защитит вас кто?”
и та отвечает: «Я», — то это «я» поразительно. Оно предполагает со стороны Медеи такую уверенность в силе своего искусства и особенно своего характера, что пораженного ее личной смелостью зрителя охватывает известное чувство уважения и страха”.
Наверное, Гельвецию следовало бы сказать не «страха», а «преклонения». Скорее всего, так оно и есть, и мы имеем дело лишь с проблемой адекватного перевода мысли автора.
И последний пример. Разве не звонко и ответно притягательно, с изумительно родной интонацией, напоминающей детство, маму, друзей-приятелей, воспринимается следующая, сделанная от руки, как бы по-свойски, приписка в рекламном объявлении:
Лицом к лицу лица не увидать,
Большое видится на расстояньи.
(Сергей Есенин)
“Отступить, чтобы лучше прыгнуть”.
(Французская поговорка)
Все гармоничнее, и естественнее, и более в согласии с собой и с окружением, когда оно соприкасается не впритык, не нос к носу, а на удалении…
У Сергея Николаевича Булгакова (1871–1944) есть мудрая статья “На пиру богов. Pro u contra. Современные диалоги”. В ней двое полемизируют о социализме. Один из них — светский богослов. Другой — писатель.
“Я, — говорит богослов, — такого низкого мнения о духовной сущности социализма, что даже отрицаю за ним способность иметь кризисы. Социальные революции вообще буржуазны по природе, если только не считать некоторого количества фанатиков, ослепленных бредовой идеей. А так как мещанство вообще бездарно и бесплодно, то такова же и социальная революция. Здесь нелицеприятнее всего свидетельствует эстетическое чувство.
Попробуйте подойти к интеллигенщине, к демократии и социализму с эстетическим мерилом, и вы увидите, что получится. Как бездарна и уродлива русская революция: ни песни, ни гимна, ни памятника, ни жеста даже красивого. Все ворованное, банальное, вульгарное. Лоскут красного кумача да Марсельеза, украденная как раз в то время, когда мы подло изменили французам. В один из первых еще дней революции мне пришлось созерцать на одной из московских улиц шествие. Я человек спокойный и в общем настроенный народолюбиво, но во мне тогда клокотали презрение и брезгливость. То, что настолько безобразно, скажу даже, гнусно, не может быть и правдивым”.
