Сказки и сказкотерапия - Соколов Дмитрий Юрьевич (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Психолог-милашка. Наши сценарии?
Автор. Да, и сценарии. Она совершенно честно и справедливо разворачивает тот товар, на который и указываешь, и укутывает в него.
Дух Востока. Если ты даешь себя укутать.
Автор. Я — даю…Более-менее мы все даем…
Едкая девушка. Но посмотрите: У каждого дерева есть предначертанная судьба, как бы нормальная, обычная. Оно должно расти и всасывать воду корнями, и цвести — это то, что должно быть. И первое дерево просто выполнило все это, оно как бы и не выбирало. А второе сделало по-своему. И стало шкатулкой, а это вовсе не было предначертано.
Строгая учительница. Что вы оправдываете его?
Едкая девушка. Я не оправдываю, я просто говорю, что оно поступило по-своему.
Строгая учительница. И поплатилось.
Едкая девушка. Нет, оно просто прожило по-своему!
Строгая учительница. Все равно, мне кажется мы его жалеем, как здоровые жалеют инвалида.
Едкая девушка. Оно другое, понимаете, ДРУ-ГО-Е!!
Дух Востока. А судьба одна у всех.
Строгая учительница. Но поросль детей…
Дух Востока. Не отдаляет смерти.
Братец Вайнер. Нет ничего страшнее исполнения желаний. За ними — пустота.
Автор. В эриксоновской терапии есть такое простенькое упражнение. Когда человек не может сделать выбор, его просят поднять руки — вот так, невысоко… и как бы положить на каждую из них по варианту. Дальше надо просто следить за руками — что «они сами» решат. Милой деталью служит то, что у правшей почти всегда побеждает левая. Но интереснее всего то, что пока человек сидит, стравив двух псов, которые раньше лаяли попеременно, очень часто он понимает, что этот выбор — мура, а не выбор. То есть то, что он считал выбором, вдруг оказывается мелочью… он как минимум понимает, что и то, и другое покоится на общем базисе; а как максимум — и это тоже не редкость — он находит что-то третье.
Дух Востока. Одна половинка выеденного яйца стоит другой половинки. Заботливая птица съедает скорлупу.
Чайка Долли
Чайки, по-моему, — замечательные птицы. Я обожаю чаек. Когда они летят над морем, я не в силах оторвать от них взгляда, у меня замирает дыхание и сами собой поднимаются руки.
Одна моя знакомая чайка Долли, достигнув замужнего возраста, построила уютное гнездышко и села в него насиживать четыре белых яичка. Она была очень заботливой и ответственной мамой; только очень-очень редко она улетала от своих яиц на море, попить и схватить пару рыбок — и сразу спешила назад к своим ненаглядным продолговатым крошкам.
И вот что случилось однажды, когда у Долли сильно забурчало в животе. Она прикрыла яйца травой и пухом и полетела вниз. Так приятно было скользить по ветру упругими крыльями и так чудесно было ловить юрких рыбок в теплой воде, что счастливая Долли самую чуточку задержалась у моря; но потом привычно заволновалась, захлопала крыльями и полетела в гнездо.
О ужас! Одно яйцо было разбито! Пух и трава были раскиданы, а половинки скорлупы лежали совсем не там, где должно было быть четвертое яйцо! Бедная, бедная чайка на минуту окаменела на краю гнезда, а потом прыгнула внутрь, и тут —
— Пи-и-и! — из-под ее ног что-то как закричит!
Она как отскочила! Клюв выставила, грудь выпятила, смотрит — сидит у ее ног маленькое жуткое существо: мокрое, взъерошенное и удивительно неуклюжее. Всего-то у него и есть, что тело-мешок и голова.
— Эй! — закричала чайка. — Ты кто?
Жуткое существо пялило на нее глазенки. Рот у него был растянут в глупой улыбке, но постепенно собрался и нахмурился: оно задумалось.
— Не очень знаю, — призналось оно. — А ты?
— Хозяйка этого гнезда! — и Долли надвинулась на пришельца, грозно тряся клювом и перьями. — Яйцо ты разбил?
Существо посмотрело на остатки скорлупы, опять растянулся его рот, и оно так тряхнуло головой, что та завалилась куда-то вниз и исчезла. Затем тело его стало трястись, и в результате каких-то внутренних бултыханий появился глаз, затем другой, а затем и рот в своей дурацкой ухмылке.
— Да! — объявило маленькое чучело. — Я.
— Негодяй! — рассвирепела чайка. — Убийца! Ты зачем, — и тут она заплакала, — мое яичко…
Чучело все как-то сморщилось — не то от страха, не то в недоумении. Оно даже закрыло глаза и запрокинуло голову, чтобы смотреть сквозь щелочки.
— Сейчас всех чаек созову. — сквозь слезы говорила Долли. — Судить тебя будем. Заклюем. Ты зачем детеныша моего разбил?
— Так я оттуда же. — залепетал кошмарик. — Я сам оттуда, а оно само…
— Чего? Откуда ты? — всхлипывала Долли.
— Из этого… Как вот те… Белого… И оно само…
— Как само?
— Я там внутри сидел, — расплакался наконец пришелец.
Чайка посмотрела на него, потом на скорлупу, потом опять на него.
— Ой-ой-ой, — сказала она. — Ты там правда внутри сидел?
Малыш кивнул.
— Так ты мой детеныш! — всплеснула крыльями мамаша.
Догадалась! Ну скажите, как так можно? Хотя, конечно, если сидишь ты одна-одинешенька на свох белых яичках, и вдруг одно из них разбито… Но слушайте, что было дальше.
Отцеловав и причесав своего птенца, Долли задумалась.
— Мой малыш, — объявила она, — тебе нельзя тут так сидеть. Ты еще слишком маленький. Ну-ка, полезай в яйцо.
— Зачем? — вякнула крошка.
— Тут и объяснять нечего, ты еще недоразвился, чтобы на воздухе гулять. Вот посмотри, — и Долли показала ему на три оставшихся яйца. — И тебе так нужно. Давай, малыш, давай, мой хороший.
Конечно, совсем в разбитую скорлупу она его не запихнула, но худо-бедно посадила в одну половинку, прикрыла другой и села сверху.
— Удобно? — спросила Долли.
— М-м-м, — донеслось снизу. — Так себе. Долго мне так?
— Пока не вырастешь. Сиди, мой хороший. Не высовывайся.
Прошел час. Долли задремала. Услышав ее мерное посапывание, птенец постучался в соседнее яйцо и зашептал:
— Первый, первый, я четвертый, просыпайся.
— А я не сплю. Как дела на улице?
— Кошмар дела. Никакого ходу. Обругали и назад засунули.
— Н-да… А чего там?
— Там море… Такое классное, как на картинке. Во бы туда слетать!..
— Слушай, я тоже хочу, — заволновался Первый.
— И я! И я! — запищали Второй и Третий.
— Дети, чего вы там? — вдруг проснулась чайка.
— А мы уже не дети! — закричали все четверо. Раз! — и вылупились.
Это веселая сказка на одну из самых грустных тем. Как будто мама жизнь дает, она же ее и отнимает.
Я обычно не очень переживаю за проблемы своих пациентов. Ну подумаешь — энурез, аллергия, двойки и подобная чепуха. Да и они не очень опечалены этим скарбом. Их приводят мамы и уводят мамы. Мамы волнуются. Дети отвлеченно играют или неизвестно чему радуются.
Но больно, когда нормальные хорошие люди вдруг входят в роли Мам и начинают терзать своих деток. Когда в моем кабинете, когда по выходе начинается бесконечная атака:
— Не сиди так. У нее очень плохая память. Он ничем не интересуется. Ставь ногу правильно! Почему ты не отвечал доктору? Стой. Сиди. Молчи. У него совершенно нет уверенности в себе.
И дальше, дальше, как ручей журчит, как вороны каркают. И мне становится стыдно перед подавленным ребенком, что я тоже взрослый и не могу ему помочь. И я вижу в болезни средство защиты и тайного противостояния. У меня не хватает духу — да и сил — да и желания — отбирать его.
Так часто и идет: мы что-то делаем, мама рушит.
Однажды я сказал одной маме: «Я не волнуюсь за здоровье вашего ребенка. Чего я правда боюсь — это что она станет похожей на вас. Смотрите: она улыбается, вы нет. Я боюсь, что вы заберете у нее улыбку». А мама мне сказала: «Я все понимаю. Я не могу остановиться».
