Храм - Акимов Игорь Алексеевич (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Н подошел к монаху, и только тогда понял, что именно тот разглядывает. Скрижаль. Вода смыла наложенный им еще весной тончайший слой штукатурки, и линза глазури отзывалась огоньку зажигалки мягким опаловым сиянием. Вот тебе урок, сказал себе Н; разве за эти месяцы память не напоминала тебе несколько раз, что нужно заменить временное покрытие постоянным? Но тебе все было недосуг, и заноза была нетребовательной: ты о ней вспоминал лишь в те моменты, когда взгляд на миг задерживался на едва различимом пятне в том месте фрески, где прежде была намалевана скрижаль. Ты изменил своему правилу — и не вынул занозу сразу. Все откладывал: вот настанет черед реставрировать фреску — тогда... Если бы заменил покрытие сразу, когда узнал древний рецепт, сейчас бы не было повода для сожалений. Единственное оправдание: в те дни я еще не созрел до простой мысли, что когда-то здесь появится следующий Строитель...
Монах повернулся к Н. На первый взгляд он был совсем молод, не старше двадцати; кожа лица была свежей и тонкой; сквозь нее, на зависть барышням, просвечивал румянец. Но глаза... эти глаза знали какую-то страсть, неведомую юности. Значит, ему может быть и двадцать пять, и все тридцать. Есть такие лица; это о них сказано: маленькая собачка — до старости щенок.
— Я видел, куда завезли свежий цемент, а песок — вот он, — сказал монашек, показывая на размытую, все еще не просохшую груду песка под одной из колонн. Именно «монашек» — так о нем подумал Н. Даже если б ему были все пятьдесят — я иначе не мог бы о нем думать: уж больно мелок. — Если не возражаете, — продолжал монашек, — я сейчас сделаю раствор — я это умею, — и замажу скрижаль.
Вот так. Вот так, сказал себе Н, и покачал головой: нет.
— Понимаю, — сказал монашек, — нужен специальный рецепт?
Эта фраза не сразу дошла до Н. Он глядел на фреску, вернее — на то, что прежде было фреской. Черный ангел исчез, словно и не было его вовсе. Вода вымыла краску; не просто смыла — именно вымыла из самого тела фрески. Старцу с чашей досталось тоже, но контур его фигуры все-таки угадывался: эдакое тающее облако с разрывом в том месте, где прежде была черная чаша судьбы.
Н перевел взгляд на монашка, и в его глазах прочел ожидание. Ну да, ведь он о чем-то спросил... Н тут же вспомнил вопрос, и едва не выдал своего восхищения быстротой, с которой монашек соображает. Такие мозги — редкость. Правда, у них не та мощность, чтобы копать в глубину, но находить разрывы в ткани и вязать порванные нити — им нет равных. Это мне нравилось у Феди, вспомнил Н хирурга-коротышку, но Федя был еще и человек; его сердца хватало на всех, с кем его сталкивала жизнь. С ним было легко и ясно. Он не играл, он — был. А этот молодой человек — игрок. Причем настолько уверенный в своем мастерстве, что сразу показывает свои карты. Как фокусник, который подтягивает повыше рукава: смотрите, я ничего не спрятал, — но даже это движение имеет смысл, потому что отвлекает внимание от главного процесса, который в этот момент и происходит.
Монашек терпеливо ждал. В его облике (уточним: и в лице, и в потенции тела) угадывалась почтительность и готовность к послушанию; и готовность согласиться со всем, что бы ни предложил Н. Это было непросто: сразу дать понять — вот я какой! — и в то же время смиренно признать: но куда мне до вас...
Так о чем же?.. Ах, да, — он спросил о специальном рецепте... Не бог весть какая тайна, причем при нынешнем уровне химического и спектрального анализа раскрыть ее по мизерному сколку фрески — работы на полчаса. И все же раскрывать этот рецепт не хотелось. Накат монашка был столь стремителен, что вызывал естественное желание противостоять. Н сразу не придумал, как бы поделикатней выйти из ситуации, и просто кивнул: да.
— Понимаю, — сказал монашек, — вы предпочитаете сделать это сами. Хорошо. Но пока вы соберетесь... ведь у вас столько дел... я все-таки замажу скрижаль. Прямо сейчас.
Он взглянул куда-то мимо Н — и только теперь Н обратил внимание на звук быстрых приближающихся шагов. Это был Искендер.
— Когда мне сказали, шеф, что вы уже здесь — я не поверил! — Он был искренне рад. Если бы прежде у них были другие, более близкие отношения, он бы сейчас обнял Н. — Дайте погляжу, каков вы сейчас. — Увиденное ему не понравилось. — Зря вы это придумали, шеф. Посидели бы еще пару дней на крылечке, Мария бы душу отвела. Мы тут пока без вас управляемся. Инерция. Ну конечно — если бы возникли принципиальные вопросы — я бы к вам сей минут прибежал!..
Только теперь он обратил внимание на монашка, скользнул по нему легким взглядом.
— Из каких палестин к нам прибыли, святой отец?
Это было сказано не без иронии. Искендера несло, он был в своей стихии, свобода стала светофильтром в его глазах: по сути, он не видел монашка, поскольку не думал о нем.
Монашек слегка поклонился. Он стоял так, чтобы закрывать спиной скрижаль. Из-за роста он не был уверен, хорошо ли у него получается, и это сковывало его фигуру; впрочем — едва заметно.
— Из Почаевской лавры, — сказал монашек. Он был само смирение. — Я только на эту Пасху принял постриг, и испросил благословения у владыки на паломничество в Святую землю.
— Где мы — и где Святая земля, — возразил Искендер. Ему было все равно, но был повод поразвлечься. — К тому же, как я наслышан, в наши дни ко гробу Господню летают самолетами. В пятницу полетел — в воскресенье вечером возвратился. Удобно — и не хлопотно.
— А я иду пешком, — мягко возразил монашек.
Только теперь Искендер поглядел на него внимательно: ему стало интересно.
— А ну — покажи подошвы.
Монашек приподнял рясу и показал. Ботинки были старые, дешевые; наклеенные резиновые подметки тоже пора было менять.
— Ну ты даешь!..
— Братия в монастыре тоже допытывалась: зачем тебе это? какой в этом смысл? — Монашек застенчиво улыбнулся. — Я не знал, что им ответить. И сейчас не знаю. Просто я чувствую, что должен пройти этот путь... Я не думаю, что каждый шаг приближает меня к Господу, — монашек перекрестился, — дело не в километраже, а в самом процессе. В преодолении одиночества души, в освобождении от мыслей... от всех мыслей!
— Так уж и от всех?
— Конечно! Ведь мыслить нас научил Сатана. — Монашек опять перекрестился. — Значит, ни счастье, ни покой...
— Это одно и то же, — резко сказал Искендер.
— Может быть. Я подумаю об этом... Но вы, надеюсь, не станете возражать, — монашек постучал пальцем по своему виску, — что все наши беды — от этого?
— Не стану, — засмеялся Искендер. — Хочешь добрый совет? — Монашек поклонился. — Чем дурью маяться — потрудился бы во славу своего Господа на этой стройке. Святая земля там, где ты вложил свою душу. Попробуй полюбить физический труд. Впрочем, — опять хохотнул Искендер, — я уже знаю твою отговорку: ведь и трудиться нас научил Сатана.
Монашек перекрестился: — Каждый из нас — внутри себя — в своей душе — строит Божий Храм. А в какую внешнюю, материальную форму это выльется — разве имеет значение?..
— Вот-вот, другого от тебя я и не ждал. Слова, слова... Ты мне ясен, дорогой, и — уж прости меня, грешного, — не интересен. — Искендер повернулся к Н. — Виноват, шеф, чуть не запамятовал. — Он достал из кармана бумаги, Н сразу признал свои ксерокопии. — Я у вас прихватизировал документацию. Вы были без сознания, а контролировать процесс вслепую... Поверьте, мне очень неловко, но уж как получилось...
Искендер протянул ксерокопии. Вода повредила структуру бумаги, она стала рыхлой внутри и коробилась от внешней корки. Вчера я был уже в сознании, припомнил Н, да если б и спал — Мария никогда бы не позволила шарить по моим карманам, тем более — что-то забрать. Значит, он это сделал еще до того, как притащил меня в хату...
Н даже не прикоснулся к бумагам, махнул рукой: оставь у себя.
От фрески Н прошел в придел, где обычно спал. Вода сдвинула войлок. Войлок отплыл к боковой стене, приткнулся к ней углом, и так напитался водой, что плыть дальше уже не мог. Здесь он никогда не высохнет, подумал Н, нужно бы вытащить его на солнышко... Он попытался поднять войлок — и не смог. Ну и ладно... Н потащил войлок на прежнее место, это удалось лишь в три приема. Правда, в промежутках Н не отдыхал; он только выпрямлялся, делал пару глубоких вдохов — и опять брался за войлок. Пустяковая работа, но в конце ее Н был мокр от пота. Жаль — присесть не на что... Н опустился на колени и терпеливо ждал, пока угомонится возмущенное его действиями сердце.
