Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Бьюдженталь Джеймс
— Что произошло с мистером Кольтеном?
— О, на самом деле ничего серьезного. Просто постепенно я осознала, что он пытается подсмотреть за мной, когда я принимаю ванну, и отправиться на прогулку вдвоем. Однажды, когда мы с ним гуляли, он привел меня на пруд и сказал, что это его старый бассейн. Он получал массу удовольствия, рассказывая мне, как они купались в нем нагишом, и он хотел, чтобы я прямо сейчас сняла одежду и искупалась там. Мистер Кольтен сказал, что будет наблюдать за тем, чтобы никто не подошел, и все будет в порядке. Я была ужасно испугана, но он продолжал настаивать, и, наконец, я начала раздеваться. И когда я сняла платье и белье, из кустов выскочила миссис Кольтен, крича на нас обоих. Думаю, ей показалось, что я пыталась соблазнить его или что-то в этом роде. Я только плакала и плакала, пытаясь все объяснить, но никто мне не верил. А старик только все запутал, пытаясь защитить и меня, и себя и отрицая вообще все. Все это превратилось просто в кошмар. Как бы то ни было, спустя примерно неделю они отправили меня обратно к дяде Беннету.
— Что вы чувствовали при этом?
— Не знаю. Я словно онемела, и мне было очень стыдно. Я просто не хотела никого видеть и ничего слышать об этом. — Она тихонько плакала, и, казалось, избегала встречаться со мной глазами. — Ну, а потом мне нельзя было оставаться у них. Так что через месяц или около того они пристроили меня жить к пожилой леди и, я стала помогать ей в обмен за комнату и содержание. Это была миссис Дэвис, и я оставалась с ней, пока мне не исполнилось шестнадцать. Потом…
И Луиза продолжала рассказывать о своем печальном детстве. Было нетрудно понять, почему она так сильно старается угодить. В девять лет она была тяжело ранена в аварии, в которой погиб ее отец; вскоре после этого умерла мать Луизы. С тех пор она постоянно попадала в ситуации, где ей приходилось угождать лишь для того, чтобы продолжать жить там, где временно находился ее дом.
К концу нашего сеанса, после того, как она закончила свой рассказ и мы поговорили о планах относительно терапии, я решил еще раз выяснить, насколько она осознает свое воздействие на посторонних.
— Есть одна вещь, которая произвела на меня впечатление во время нашего разговора, мисс Гован. — Вы кажетесь очень озабоченной тем, чтобы казаться приятной, покладистой и веселой, даже если вы рассказываете об очень невеселых вещах. Было бы полезно знать, насколько вы осознаете это свое поведение.
— О, это меня смущает. — И она действительно смутилась, хотя и немного кокетничала. Это тоже выходило эротично. — Ну, думаю, я знаю кое-что об этом. Иногда я осознавала, что очень стараюсь… Не знаю, как сказать. Ну, я однажды подумала — после того, как посмотрела кино: «У меня жизнь, как у Бетт Дэвис, а я притворяюсь, будто я Ширли Темпл».
Это хорошо сказано, подумал я про себя, только я бы добавил: «Ширли Темпл и Мэрилин Монро».
Встречаясь с Луизой около года, я чувствовал, что приторное кокетство уменьшилось, но эротические намеки продолжались, как и ее стремление угождать. Манера с необыкновенным напряжением и вниманием сосредоточиваться на моем лице и глазах временами раздражала меня, но временами действовала сильно и загадочно.
Луиза руководила обучением социальных работников в большой общественной организации, и из того, что мне удалось узнать, я сделал вывод, что она была хорошим работником и ее любили. Но она начала осознавать, что ей не хватает внутреннего зрения и чувства идентичности, которое оно дает. Луиза говорила: «Я не знаю, кто я на самом деле. Я почти могла бы сказать, что не знаю, есть ли я на самом деле. Я имею в виду, что уверена в том, что существую — только когда я с кем-то, особенно с тем, кто нуждается во мне. В последнее время, с тех пор, как мы начали говорить об этом, я спрашиваю себя: если никто не будет во мне нуждаться, я, может быть, просто исчезну?»
Луиза стала так остро осознавать свою зависимость от других, что думала о себе то как о пустой раковине, которая оживает только в чужих руках, то как о «нагревательном приборе», который нужен лишь для того, чтобы давать другим тепло, и не имеет значения сам по себе.
18 октября
— Я продолжаю думать о Синтии, студентке, о которой рассказывала вам на прошлой неделе. — Луиза устроилась на кушетке с привычной непринужденностью, которая контрастировала с ее первыми неловкими и смущенными путешествиями на этом странном транспортном средстве. — Я чувствую, что хочу поговорить о ней, и в то же время не хочу даже думать о ней, хочу все это забыть. — Она поправила наволочку на подушке, расправила свою скромную юбку, аккуратно спрятав ноги. (В последнее время мне стало казаться, что юбки стали короче, чем раньше, но я не был уверен в этом.)
— Что вы думаете о Синтии? — Я с сожалением понял, что не помню, которая из полудюжины студентов, подопечных Луизы, Синтия. В последнее время она рассказала мне о нескольких из них, но мое внимание было больше поглощено поведением самой Луизы, так что я не был теперь уверен, то ли Синтия — это сексапильная девица, то ли та, что злится на Луизу, то ли покорная девушка, с которой у Луизы возникли некоторые неприятные ассоциации. Я улыбнулся про себя своим собственным нереалистическим ожиданиям, что я должен в точности помнить все, что говорила мне Луиза. Затем я заметил, что сегодня она устраивается на кушетке дольше, чем обычно. Как будто тело не хотело расслабиться и освободить ее внимание.
Она снова поправила юбку.
— О, только об этом маленьком приключении, которое было у Синтии с тем студентом-медиком, и о фотографиях, которые он сделал. — Она приподнялась на одном плече и сбросила туфли. Затем снова повторила рутинную процедуру укладывания. — Это неважно.
— Кажется, сегодня вам трудно устроиться удобно.
— О, сейчас все в порядке. — Улыбаясь. — Прошлой ночью я видела сон, и почти проснулась, но теперь я, кажется, ничего не могу вспомнить из него. Он был тогда таким ярким, что я была уверена, что запомню его, но… Он был столь навязчивым, что я проснулась. По дороге сюда я пыталась вспомнить, о чем он был, но… — Ее голос задрожал.
— Расскажите мне подробно об опыте Синтии, что вы, Луиза, а не Синтия, думаете о нем.
— О, Господи! Это меня действительно раздражает. — Она засмеялась и немного покраснела. Ее руки были неподвижны, но не спокойны. Наступила короткая пауза, и я знал, что она спорит сама с собой. — Почему вы просите меня сделать это? — Я не отвечал. — Вероятно, вы хотите заставить меня думать о сексе и тому подобном, но… — Пауза. Я все еще молчал. — Вы знаете, я воспитывалась в семьях, где никогда не говорили о таких вещах. Никогда! Я знала, что у взрослых есть тела, но никогда не думала, что они делают с ними что-то еще, помимо того, что моются. Однажды я случайно увидела своего отца обнаженным. Я повернулась и убежала. Думаю, он убежал в противоположном направлении. Теперь я знаю, что все это было давным-давно, и я не должна больше смущаться и раздражаться, но…
…Дело не в том, что я непорочная старая дева, и вы знаете, что я избавилась от большей части своей неловкости, связанной с телом и сексом, когда у меня был роман с Ральфом, но все-таки… Это просто глупо — чувствовать себя такой смущенной, разговаривая с вами об этом маленьком инциденте с Синтией, но…
— Луиза, — начал я мягко, но внушительно, — вас беспокоит вовсе не «маленький инцидент с Синтией», как вы его продолжаете называть, а то, что он всколыхнул внутри вас, и о чем вы не решаетесь мне сказать. Я уверен, вы можете бесконечно продолжать рассказывать мне о Синтии, если будет ясно, что мы собираемся говорить только о ней. Но на передний план выступает Луиза и ее чувства, и именно это вам трудно принять.
Она молчала минуту. Потом произнесла:
— Да, вероятно. Разумеется, это совершенно разные вещи — говорить о ком-то другом или рассказывать о себе. — Ее рука снова изображала расстегивание блузки, двигаясь от одной пуговицы к другой. — Это как если бы затрагивать что-то очень личное или…
