Война с самим собой - Меннингер Карл (книги полностью бесплатно TXT) 📗
Существует немало легенд о муках раскаяния известных аскетов. Есть записи о том, что их нравственные мучения достигали такой остроты, что никакие лишения и никакое умерщвление плоти не помогали избавиться от соблазна в виде воображаемых демонов и злых духов.
В музее Метрополитен есть картина одного из последователей Ие-ронима Босха, в гротескном виде представляющая искушение святого Антония. На первый взгляд символизм этого полотна представляется несколько преувеличенным, но при более подробном изучении некоторые образы подтверждают свою актуальность. Например, глаз и ухо старика вполне могут символизировать недремлющее око родителей, а обнаженная красавица в окружении звероподобных фигур может означать низведение любви до уровня скотства. Сладострастные позы фантасмагорических созданий на заднем плане демонстрируют саму природу искушения. Впрочем, художник мог и не отдавать себе отчета в том, что появлялось на холсте под влиянием подсознательного вдохновения.
Возможно, они считали, что им досаждают мирские мысли, и искренне верили в происки дьявола, проникающего в их грешные головы и предстающего по ночам в образе прекрасной женщины. Очевидно, что, несмотря на все старания, они несли непосильную ношу отчаяния и страха. Известно, что их скорбь была столь высока, что один из мучеников ежедневно заливался слезами, а у другого выпали все ресницы от непрестанных рыданий.
Некоторым удавалось экстраполировать чувство вины на собственное тело, подвергая его всяческим мучениям и лишениям. Это делалось с очевидной целью - приглушить голос совести. В их представлении тело было сосудом греха; исходя из этой посылки, его противопоставляли бессмертной душе и всячески угнетали, надеясь обрести святость, и, когда оно не выдерживало истязаний, страстотерпцы относились к свершившемуся как к должному. (Сравним такую позицию с реакцией психопата на неудавшиеся попытки себя искалечить.)
Подобное самонаказание практиковалось не только с целью умерить укоры совести, но и с надеждой получить прощение свыше. Трудно понять, почему страдание считалось богоугодным делом. Вероятным мотивом служила идея, согласно которой телесные муки в какой-то степени отвращали карающую длань господню. В связи с этим возникает еще один вопрос. Почему страх перед наказанием ассоциировался с едой, питьем, сексуальным удовольствием, а абсолютное воздержание трактовалось как искупление? С точки зрения психоаналитиков, аскетические практики возникли под влиянием воспринятых в раннем детстве родительских эталонов поведения. У любого ребенка возникает немало претензий к собственным родителям, так как они поневоле ущемляют его интересы. В то же время он вынужден подавлять свое негодование, боясь вызвать их неудовольствие. Иногда он упорствует в непослушании, и, как и в случае «молчаливого бунта», у него возникает подсознательное чувство вины и страха. Следовательно, ребенок тем или иным способом наказывает себя, чтобы успокоить совесть и избежать наказания от рук родителей. Коль скоро детские сексуальные стремления сталкиваются с системой абсолютных запретов и ограничений, либидо искусственно подавляется, чтобы заявить о себе во всей полноте своих проявлений в зрелом возрасте.
Идея голодания не имеет смысла до тех пор, пока человек не признает ее эффективным способом причинения страдания, осознанно выбранным для наказания самого себя. Однако известно, что на уровне подсознания идея наказания неразрывно связана с преступными помыслами. Для более ясного понимания отказа принимать пищу снова попробуем оценить особенности детской психики. Аскетизм в еде вряд ли свойственен большинству детей, под тем или иным предлогом отказывающихся от пищи. В таких случаях мотивы ребенка отличаются крайним разнообразием, например, это может быть желание привлечь к себе внимание, получить власть над родителями, внутренний протест или стремление вызвать их гнев. Однако наиболее глубинной мотивировкой является озабоченность гипотетической опасностью, связанной с самим процессом принятия пищи. Для ребенка прием пищи приобретает особую психологическую значимость, ассоциированную с инфантильными фантазиями пожирания себе подобных. Психоаналитики[1]
[1]Рекомендуемые источники: Зигмунд Фрейд. Будущее иллюзии. «Ливрайт», 1928, с. 17; 3 . Фрейд . Симптомы комплекса подавленной обеспокоенности, изд. Психоаналитического института в Стэн-форде, шт. Коннектикут, 1927г., с. 23;Карл Абрахам. Избранныеные статьи по психоанализу. Лондон, «Хогард», 1927, с. 251, 257, 276, 420, 488; Лиллиан Малкоув. Унижение тела и обучение приему пищи. «Квартальный вестник психоанализа», 1933, т. II, с. 557-561; М. Д. Идер. Об экономике и будущем суперэго. «Международный психоаналитический журнал», 1929, т. X, с. 251; Эрнст Джоунс. Последние достижения психоанализа. «Международный психоаналитический журнал», 1920, т. I, с. 165; Отто Финшель. Психоаналитический обзор. Нортон, 1934 и «Психобиологические аспекты реакции на кастрацию», «Психоаналитический вестник», 1928, т. XV, стр. 53; Кляйн, с. 219-220.
и другие исследователи получили неоспоримые доказательства того, что на уровне подсознания каннибализм не сдал своих позиций и столь же силен, как и на заре человеческой цивилизации. Ранее я уже упоминал об оральном характере детских комплексов. В восприятии ребенка сама трапеза сопряжена с каннибальскими фантазиями или страхом быть съеденным. Этот комплекс сопровождается чувством неловкости и подсознательной вины. Не вызывает сомнения, что развитие этого комплекса вызывается объективно направленными страхами и чувством вины.
Изначально пожирание своих врагов является чисто инфантильной фантазией (психогенетически и онтогенетически), но не следует забывать о том, что детские впечатления остаются в подсознании взрослого человека в своем первозданном виде и нередко предопределяют его поведение. Нельзя не согласиться с Мелани Кляйн, которая пришла к выводу о неспособности детей отличить фантазию от реальности, в то время как взрослых не пугают даже самые порочные мысли. Следовательно, взрослый человек испытывает отвращение к мясу из чисто прагматических соображений. Так, он может предпочитать мясному рациону вегетарианскую пищу, считая ее более удобоваримой, придерживаясь диетологических доводов или соблюдая религиозные правила.
В отдельных случаях отвращение к пище принимает крайние формы, и человек отказывается от любых продуктов питания. Такое поведение наблюдается у меланхоликов (больных маниакально-депрессивным психозом), и часто этот синдром имеет первостепенное значение. Недуг характеризуется чувством вины и собственной ненужности, проявляющимся в стремлении себя наказать. При лечении этого заболевания следует обратить особое внимание на роль инфантильных каннибальских фантазий, которые проявляются в разочарованности объектом любви. Пациент не реагирует на разочарование явно, но на подсознательном уровне желает пожрать обидчика. Он убивает сразу двух зайцев: уничтожает объект любви-ненависти и в то же время становится с ним одним целым[1].
[1]Как вам нравится поэтическая фантазия Лонгфелло? Обращаясь к своим дочерям, он пишет:
Для вас свой замок я построил,
Чтобы забрать никто не смог.
Я в подземелье вас укрою
В укромный сердца уголок.
Навеки будете со мною, Сто лет минует, а пока Нетленны стены, и не скрою, Как прежде, сталь замков крепка!
Из «Детского часа», ХъютонМиффин, 1899.
Именно за этот «смертный грех» меланхолик горько себя упрекает. Таким образом, отвращение к пище является актом самоотречения и одновременно наказания.
