Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Бьюдженталь Джеймс
— О нет. Думаю, я поняла правильно. Я просто спрашиваю себя… Ну ладно, вероятно, это не имеет значения.
— Почему бы не выяснить это?
— Ну, я спрашиваю себя, как можно рассказать о том, что происходит в моей жизни, если я буду говорить только о том, что происходит со мной, когда я здесь.
— Что вам приходит сейчас в голову в качестве примера?
— Ну, например, наша первая с Бертом встреча с Элен и ее мужем, или как Берт говорит, что он хочет… О, подождите! — Радостно. — Я поняла! Я думаю о них прямо сейчас, да?
— Верно. Вы понимаете, вы вспомнили, и мы можем вам доверять.
— О, да… — Внезапно ее глаза увлажнились. Она казалась смущенной, но довольной. — Это так здорово. Здорово, когда есть человек, который говорит, что мне можно доверять. — Она снова улыбнулась. Минуту она молчала, погруженная в свои чувства. Затем снова сосредоточилась.
— Да, вы сказали, что хотели сказать мне две вещи.
— Нет, вторым был вопрос, который я собирался задать, но вы уже начали отвечать на него: какие имеются пункты в вашем списке и что вы хотели сказать мне о них?
— Ну, например, Берт и Элен, и ее муж. О, я становлюсь просто бешеной, как только подумаю о ней… и о Берте… и о том, что они сделали… Как бы то ни было, — она взяла себя в руки, — они собираются переехать во Фресно.
— Кто?
— Элен и Дэн. Счастливого пути, сказала я. Она и люди вроде нее… Во всяком случае, Берт, Элен, Дэн и я разговаривали позавчера, и я сказала Берту, чтобы он убирался и отправлялся к ним. Но он сказал, что не хочет. А Элен и Дэн сказали, что собираются во Фресно, где у Дэна будет новая работа и что они постараются все уладить между собой. Надеюсь, им это удастся, но женщины, которые так поступают… А я еще считала ее своей подругой… Но я не хочу вникать в это сейчас. Как бы там ни было, они уедут через пару недель.
— А Берт?
— Я велела ему уйти. Я не могу выносить его присутствия. Он спит в гостиной, но я не хочу, чтобы он жил в моем доме.
— Вы все еще в бешенстве, и…
— Ну, я просто думаю, что не может быть оправданий тому, что он сделал. Вероятно, мне следовало бы быть более снисходительной, но…
— Но Вы сейчас не чувствуете жалости.
— Нет, не чувствую. Это неправильно, я знаю. Я должна была бы остаться спокойной и просто сказать, что это не имеет значения, но это имеет значение. О, я не хочу снова погружаться в эти чувства. — Пауза. — Как бы то ни было, Берт ушел. Но он продолжает говорить, что хочет вернуться. Почему он так говорит? После всего, что он сделал. О, я не знаю.
И Дженнифер продолжала бороться со своим гневом, обидой и оскорбленным чувством.
Примерно через месяц, когда Дженнифер уже не была столь поглощена исключительно своей горечью по поводу измены Берта, у меня стала складываться более широкая картина ее жизни и личности. Она была невероятно серьезной женщиной, всегда стремилась делать все как надо и требовательно ожидала того же и от других. Дженнифер очень старалась быть ответственным и в то же время человечным руководителем колледжа и часто сожалела о своих решениях. Казалось, у нее не много близких друзей; я подозревал, что она довольно одинока, хотя и не был уверен, что она догадывается об этом. Чтобы понять это, ей пришлось бы признать, что она неудачница, ибо такой человек, каким она себя считала, не мог быть одиноким.
Во время терапевтических сеансов я часто обнаруживал, что испытываю сильные противоречивые чувства. Я уставал от того, что она без конца перебивала сама себя, постоянно начинала говорить и останавливалась, что являлось результатом ее беспощадной самокритики. Но вместе с раздражением я испытывал чувства жалости и сострадания. Они возникали из представлений о Дженнифер как о женщине, которая жаждет танцевать, а сама едва стоит, пошатываясь на больных ногах. Потому что за ее бесплодными попытками говорить и делать все абсолютно правильно скрывался добрый и мягкий человек, который искренне хотел любить и быть любимым. Просто много-много лет назад она усвоила: прежде, чем заслужить любовь, нужно заслужить одобрение. А одобрение ее матери можно было заслужить, только жестоко подавляя свою внутреннюю жизнь и заставляя себя соответствовать внешним стандартам. Таким образом, ее внутреннее чувство, ее Я, должно было безжалостно отвергаться.
15 мая
После того как мы проработали три месяца, я уже не видел реальной вероятности, что Дженнифер причинит зло Берту или себе. С другой стороны, она осталась почти такой же беспощадной, как и раньше, настаивая на подлости Берта и на том, что он заслуживает наказания. Она мало что изменила в своей постоянной самокритике. Сегодня Дженнифер лежала на кушетке, рассказывая мне еще об одном бесполезном и расстроившем ее разговоре с Бертом.
— Он говорит такие противоречивые вещи. Как я вообще могу верить ему?
— Что вы имеете в виду, Дженнифер?
— Он смотрит на меня таким печальным взглядом и говорит, что на самом деле сожалеет о том, какую боль причинил мне, и мне кажется, он говорит правду. То есть на минуту кажется. Ну, не то чтобы я действительно была убеждена, но он кажется таким искренним. Возможно, мне просто хочется верить в это. Но я не понимаю, как смогу когда-нибудь поверить в то, что он говорит. Как бы то ни было, он кажется… Но это так трудно — читать по глазам. Возможно, я просто вообразила это. Так просто оказаться одураченной, и я знаю…
— Дженнифер, — устало перебил я, как уже много раз до этого. — Дженнифер, вы столько раз перебивали сами себя, что я уже потерял нить того, о чем вы говорите. Вы начали говорить о том, что Берт говорит противоречивые вещи, и кончили тем, что стали противоречить самой себе, а затем — противоречить своим противоречиям. Ваш внутренний критик совершенно немилосерден в том, что он с вами делает.
— Я знаю. Но ничего не могу с этим поделать. Может быть, я и не пыталась по-настоящему. Я ведь и не знала, как часто я это делаю, пока вы не указали мне… — Дженнифер не позволяет себе ни извинений, ни даже объяснений. В том, как она сама судит себя, видна ее жесткая, беспощадная мать.
— Очевидно, вы не доверяете себе.
— Да, я… То есть нет, вероятно, нет. Трудно понять. А я и правда хотела рассказать вам о том, как Берт лжет мне. — Как она сразу осеклась! Должно быть, это было для нее мучительно.
— Расскажите мне.
— Ну, муж говорит, что сожалеет, что я так расстроилась из-за его связи с Элен, а затем выворачивает все наизнанку и говорит, что не может по-настоящему сожалеть об этой связи! Как я могу верить такому двуличному человеку? Как я вообще могу теперь верить кому-нибудь?
— Дженнифер, вам трудно понять, как он может положительно относиться к тому, что пережил с Элен, и вместе с тем сожалеть о том, как это подействовало на вас, не так ли?
— Да, конечно. Что убивает меня? То, что он больше беспокоился о том, чтобы трахнуть Элен, а не о моих чувствах! Это по-прежнему меня бесит. И он еще говорит, что его беспокоят мои чувства! Ни черта они его не беспокоят, это ясно. Почему он по-прежнему лжет мне?
— Я вижу, вам необходимо настаивать на том, что Берт лжет.
— Почему вы так говорите? Мне «необходимо настаивать»? Ведь он делает это, разве нет?
— Нет.
— Нет? Что вы имеете в виду? Вы пытаетесь оправдать его? Разве я страдаю не по его вине?
— Вы по-настоящему рассердились на меня за то, что я не согласен с вашей точкой зрения.
— Что вы имеете в виду? Я вас просто не понимаю. Я знаю, что вы не пытаетесь разозлить меня, но, мне кажется, вы говорите, что он не виноват в моих страданиях.
— Я этого не говорил. Я ничего не говорил о вине. Однако вы так озабочены виной, что это ограничивает вашу способность слышать то, что он говорит вам.
— Я очень хорошо слышу, что он говорит. Берт просто пытается еще и рыбку съесть… Пытается сказать, что нет ничего страшного в том, что он переспал с Элен, потому что он сожалеет, что причинил мне боль. Ну, меня этим не купишь! А вы, вы, кажется, тоже говорите, что он не виноват. Ну, а кто же тогда виноват, если не он? Я? Наверное, я виновата в том, что Берт и Элен спали вместе. Вы это пытаетесь мне сказать?
