Эволюция личности - Чиксентмихайи Михайи (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Примерно такую же власть над разумом имеет еда {52}: мы и нескольких часов не можем прожить, не думая о ней. Мои исследования по психологии повседневной жизни показали, что человек в среднем посвящает еде или мыслям о ней от 10 до 15 % своего времени, не занятого сном. У людей, страдающих нарушениями пищевого поведения, этот показатель вдвое выше: на еду у них уходит почти треть дня. В крайних случаях неспособность обуздать свой голод может убить человека. Почти все бывшие узники концлагерей свидетельствуют, что первыми умирали те, кто не мог перестать думать о еде и был готов на все, чтобы добыть ее. Мой друг, проведя годы в советском ГУЛАГе, рассказывал, что в одном из лагерей кухонные рабочие развлекались тем, что бросали картофельные очистки — единственные условно пригодные для еды отходы — прямо у туалетов, где те сразу смешивались с экскрементами. Есть эти очистки было равносильно самоубийству, но всегда находилось несколько заключенных, которые не могли удержаться и набрасывались на очистки, не обращая внимания на предупреждения, после чего, как правило, вскоре умирали от кишечной инфекции.
Мы избавлены от столь тяжелых проблем. И все же, судя по популярным журналам, даже в нашем обществе большинство людей всю жизнь борются против одержимости едой. Едва ли не каждую неделю появляется новая диета, обещающая решить проблемы тех, кто страдает избыточным весом. Знаменитости говорят о своих методиках похудения с серьезностью, которой прежде удостаивалась лишь забота о спасении души. В США те, кто работает сидя, потребляют 8000 калорий в день — почти в три раза больше нормы, что неизбежно приводит к опасной для здоровья прибавке веса. Совершенно очевидно, что мы еще далеки от того, чтобы управлять своим аппетитом.
Но означает ли это, что надо обдумывать каждый свой шаг, подавлять сексуальные устремления, прекратить есть, избегать деторождения, поскольку все эти цели на самом деле не наши, а заложены в наш разум эгоистичными генами? Такой подход, несомненно, обречен на провал. Фактичности биологического существования не избежать {53}. Было бы самонадеянно пытаться перемудрить мудрость миллионов лет адаптации, даже если бы это было возможно. И все-таки, чтобы выжить в третьем тысячелетии, мы должны разобраться, каким образом химические вещества организма манипулируют нами.
Чтобы сделать первый шаг к свободе, надо, совершая привычное действие, остановиться и задуматься, почему поступаешь именно так. И тогда станет ясно, что, положив себе за завтраком третий кусок ветчины, я не просто упражняюсь в свободном выборе или удовлетворяю сиюминутную прихоть, а, скорее всего, выполняю команду голодного гена, которому три миллиона лет. Неважно, съем я в конце концов третий кусок или нет. Важно, что, приостановив даже на несколько секунд автоматизм генетической предопределенности, я тем самым на мгновение приподниму первую завесу майи.
Размышление об источнике побуждений или привычек — это первый шаг к обретению власти над своей психической энергией. Понимание своих мотивов и осознание наклонностей — необходимые условия свободы. Но мало знать, как предписания генов заставляют нас исполнять их волю. Есть и вторая завеса, которой окутывают реальность культура и общество — созданные человеком системы, в которых мы оказываемся от рождения, — дабы скрыть альтернативы и использовать нашу психическую энергию в собственных целях.
Крестьяне из маленьких деревушек, расположенных на Венгерской равнине {54}, любят спросить у гостя: «А вы знаете, что наша деревня находится в середине мира? Нет? Это очень легко проверить! Просто пойдите на площадь в середине деревни. В середине площади — церковь. Заберитесь на колокольню, и вы увидите, как по кругу во все стороны расходятся поля и леса, а наша церковь — в самой середине». То, что любая соседняя деревня тоже считает себя пупом земли, никому не мешает — в конце концов, что могут понимать чужаки, живущие на краю света? Не стоит принимать их заблуждения всерьез. Эти крестьяне чтут традицию, основанную на совершенно разумной информации: со шпиля колокольни видно, что их деревня стоит в середине мира, и та традиция, которую они с детства переняли у своих предков, кажется им гораздо более истинной, чем все, что они узнают позже. С их собственной точки зрения такое представление о реальности вполне разумно.
К сожалению, любая изолированная культура обречена на такие же локально правдоподобные, но в конечном счете ошибочные утверждения. Там, в Калабрии, на юге Италии, я часами впустую спорил с другими подростками, считавшими себя гораздо цивилизованнее тех, кто обитает далеко на севере, в Неаполе или Риме: «Да все знают, — говорили они, — что чем южнее — тем цивилизованнее». Не имело смысла возражать, что по такой логике племена экваториальной Африки гораздо цивилизованнее жителей Калабрии, — это только сбивало их с толку и сердило. Ведь каждый народ не только думает, что живет в центре вселенной, но и полагает, что наделен особыми достоинствами, каким-то образом дающими ему превосходство над любым другим человеческим сообществом.
Подобная предубежденность свойственна представителям любой культуры. Древние греки называли «варварами» всех, кто говорил на другом языке, поскольку те издавали непонятные греческому уху звуки, похожие на «вар-вар». Китайцы верили {55}, что звания цивилизации достойна лишь их культура, а на языке индейцев навахо самоназвание племени означает «народ». Подобная близорукость не чужда и нам. Некоторые ее проявления просто смешны. Когда-то на старом чикагском трамвае номер 22 по дороге в колледж я проезжал три разные закусочные с одной и той же рекламой: «Лучшие в мире жареные цыплята». Другие примеры этноцентризма забавляют гораздо меньше. Во время войны в Персидском заливе американские СМИ самодовольно кричали о незначительных потерях, почти не принимая в расчет огромные жертвы среди иракцев. У каждой этнической группы в США есть своя версия собственного превосходства. Некоторые афроамериканцы, возводя свой род к египетской цивилизации, проповедуют превосходство «людей солнца» над бледнолицыми «людьми льда». Этот вид предубежденности успел развиться даже в таком относительно молодом государстве, как Соединенные Штаты: жители Колорадо презрительно усмехаются, завидев машины с техасскими номерами, в Вайоминге свысока поглядывают на жителей Колорадо, а в Монтане презирают жителей Вайоминга.
Своя культура дарит человеку иллюзорное, но убедительное чувство важности и неуязвимости. Хорошо ощущать себя в центре мира. Тот, кто только что приехал в США, и представить не может, сколь сильна уверенность в своем особом предназначении у большинства жителей этой счастливой страны. Почти завидуешь этим американцам, всерьез полагающим, что под защитой конституции они могут забыть обо всех серьезных неприятностях. И вспоминаешь немцев, которые накануне Второй мировой были абсолютно уверены в своем предназначении — ведь их народ произвел на свет столько великих ученых, композиторов, поэтов. Или русские: они готовы простить себе множество недостатков, поскольку их загадочная трепетная душа совершенно очевидно ценнее всех приземленных добродетелей, культивируемых другими народами. Итальянцы нередко склонны к резкой самокритике, но в глубине души считают, что никто не знает жизнь лучше, чем они. Французы смотрят на других сверху вниз, кичась своим рационализмом; британцы приписывают свою исключительность развитому здравомыслию, произрастающему лишь в их островном климате. И если вы думаете, что подобные предубеждения свойственны лишь представителям западной цивилизации, то, переговорив с китайцем, японцем, индусом или эфиопом, быстро избавитесь от этой иллюзии. Конечно, все эти утверждения об американцах, русских и других народах — совершеннейшие стереотипы, но ведь общественным поведением по большей части и управляют стереотипы.
