Квантовая психология. Как работа Вашего мозга программирует Вас и Ваш мир - Уилсон Роберт Антон
Таким образом, «потеря уверенности» еще не означает падения в бездну солипсизма. Это просто взросление: с детского уровня, на котором есть только «да» (100%) и «нет» (0%), мы переходим во взрослый мир, в котором принято спрашивать: «с какой точностью мы можем высчитать шансы на то, что это случится?» (5%? 25%? 75%? 95%?).
Должен признать, что такая вероятностная логика приводит иногда к самым невообразимым предположениям. По этому поводу я люблю приводить пример с «днем Иисуса Христа».
Многие студенты, изучающие математику, уже на первых курсах сталкиваются с так называемым «парадоксом Пэдди Мерфи». Шансы на то, что в одной аудитории окажутся два Пэдди Мерфи, вроде бы невелики, но тем не менее такое случается. «Парадокс Пэдди Мерфи», который нематематикам кажется очень маловероятным, заключается в следующем. Если вселенная будет существовать достаточно долго, какой-то лектор должен в конце концов предстать перед аудиторией, состоящей исключительно из студентов по имени Пэдди Мерфи. Если вы немного подумаете над этим, то поймете (возможно, интуитивно), что такой «день Пэдди Мерфи» когда-нибудь обязательно должен случиться. Большинство людей просто ошарашивает тот результат, который мы получаем, если представим себе вселенную, которая существует бесконечное число лет.
Но что интереснее всего, в этой бесконечной вселенной день Пэдди Мерфи случается не раз и не два, а бесконечное число раз. (Впрочем, и дни НЕ Пэдди Мерфи тоже случаются бесконечное число раз. Это иллюстрирует принцип Кантора: если от бесконечного множества отнять бесконечное множество, останется бесконечное множество… [11] )
Вчера (2 марта 1990 года) Дик Уиттингтон, ведущий популярною ток-шоу, рассказал, что, когда он учился в школе в Бронксе (Нью-Йорк), у него был одноклассник по имени Иисус Христос [12] . Мистер Уиттингтон возвращался к этой теме несколько раз, явно обеспокоенный тем, что аудитория могла не счесть это правдой. Но я сразу поверил ему, потому что, когда я учился в школе в Бруклине, у меня был одноклассник по имени Никое Христос, от которого я узнал, что в Греции Христос – весьма распространенная фамилия.
Поскольку во многих семьях латиноамериканского происхождения первого сына называют Иисусом (они, впрочем, произносят это имя как Хесус , но подавляющее большинство американцев об этом не знает), легко можно представить себе смешанную греко-латинскую семью, в которой родится самый настоящий Иисус Христос.
Подумав об этом, я сразу вспомнил «день Пэдди Мерфи» и осознал, что, если вселенная просуществует достаточно долго, какому-то лектору в конце концов придется войти в аудиторию, в которой сидят сплошь люди по имени Иисус Христос. Мало того, в бесконечной вселенной это случится бесконечное число раз.
Никакой математик не станет с этим спорить. И все-таки я, часто читающий лекции в разных городах, не живу в радостном ожидании того дня, когда мне попадется эта аудитория, в которой каждый слушатель – Иисус Христос.
Как не живу и в страхе того, что все молекулы воздуха устремятся в дальний угол и оставят меня помирать в вакууме.
Я снова и снова подчеркиваю это, потому что столь много людей загипнотизировано аристотелевской логикой «да-нет» – до такой степени, что любой шаг в сторону от мифа Бронзового века кажется им головокружительным падением в омут Хаоса и Тьмы Нигилизма.
Эта книга о квантовой психологии пытается показать, что Неопределенность квантовой физики коренится в нашем мозге, в нашей нервной системе; что все наше знание происходит оттуда же; и что неаристотелевская логика, порожденная квантовой физикой, описывает все прочие попытки человека познать мир опыта – на всех его уровнях – и рассказать о нем.
Мистер А, который в своей конторе пытается понять, почему его босс поступает с ним «несправедливо», и доктор Б, который в своей лаборатории пытается понять, почему квантовая функция ведет себя именно так, а не иначе, – оба они всегда находятся в неразрывном единстве с тем, что они пытаются понять.
Но я, однако, не стал называть эту книгу «Квантовой философией». Я назвал содержащиеся в ней идеи «квантовой психологией», потому что следствия из принципов относительности и неопределенности имеют в буквальном смысле слова потрясающее значение для нашей повседневной жизни, нашего «психического здоровья», наших отношений с другими людьми и даже для наших глубочайших социальных проблем и наших отношений с остальной Землей и с самим Космосом. Как Альфред Кожйбский заметил в 30-х годах, если бы все люди научились мыслить в неаристотелевской манере, присущей квантовой механике, мир изменился бы настолько радикально, что большая часть того, что мы называем «глупостью», и даже значительная часть того, что мы называем «безумием», исчезли бы , а «неразрешимые» проблемы войны, бедности и несправедливости неожиданно показались бы нам намного ближе к разрешению.
Подумайте об этом.
Поиск Определенности в мире Неопределенности рождает некоторые забавные параллели между жизнью индивидуума и жизнью цивилизации.
Представим себе, например, гипотетического Джо Смита, родившегося в Кантоне (штат Онтарио) в 1942 году. К своему десятилетию в 1952 году Смит уже, вероятно, впервые пришел к преждевременной определенности. Он «верил» в различныедогмы, потому что в них верили его родители, – например, в превосходство республиканской партии над всеми остальными, в такое же превосходство епископальной церкви, в желательность расовой сегрегации, в неизбежность доминирования мужчин во всех существующих общественных институтах (в церкви, государстве, бизнесе и т.д.) и в необходимость уничтожения мирового коммунизма, который все добрые люди (он это знал твердо) признают главным Злом на планете.
В 1962 году этот наш Джо Смит, 20-летний, уже учился в Гарварде и претерпел полное изменение – иначе говоря, совершил квантовый прыжок. Он специализировался в социологии, считал себя либералом, питал серьезные сомнения относительно превосходства республиканцев и епископальной церкви и считал, что надо каким-то образом уживаться с коммунистами, иначе мир взлетит на воздух. Кроме того, он ощущал себя «противником» сегрегации, но нельзя было заметить, чтобы он как-то реально боролся с ней, и он до сих пор не подвергал сомнению мужское превосходство. Он опять приобрел преждевременную уверенность и считал, что воззрения его любимых профессоров представляют воззрения всех «образованных людей». Родители теперь казались Смиту «невежественными», хотя ему и стыдно было признаться себе в этом.
