Подноготная любви - Меняйлов Алексей (читать книги онлайн без сокращений TXT) 📗
Гитлер, хотя подобно фараонам древности любил циклопические постройки, как созидатель был бездарен. Но как разрушитель и как руководитель — успешен. Когда молодым его призвали в армию, он оказался образцовым солдатом, очень исполнительным. Он настолько полюбил мундир, что не снимал его вплоть до полноты самовыражения — самоубийства. Но Гитлер не всегда дополнял собой только мундир. Был период, когда он подвизался художником. Себя он, очевидно, считал художником очень хорошим, работал много, но платили ему только за копирование чужих работ. Но почему солдафон, садист, убийца и импотент Гитлер из множества специальностей выбрал образ жизни художника, пренебрёг такими специальностями, как актёр (у него были блестящие к тому дарования!), врач (он занимался оккультизмом и магией, следовательно, способами воздействия на самочувствие человека владел), учитель (он им стал позднее)? Как и во времена Гитлера, в наше время художник не профессия и даже не увлечение — это символ. Это символ заведомого над всеми превознесения, символ приобщения к высшим «духовным» сферам, «просветления», а потому превосходства над другими. Любая мазня — чёрная ли точка на чистом холсте или красный квадрат, — если это делалось определённого сорта людьми, — для конвульсирующей от восторга публики становится проникновением в иные миры, эзотерическим откровением и познанием Вселенной. А разве можно спорить с публикой, которая хочет быть восторженной?
Некрофилия проявляется в любой без исключения сфере бытия, будь то сновидения или судьбы. Если рассматривать только одну сторону судьбы — профессиональные занятия, то схемы достаточно типичны. Возьмём, к примеру, среду военных. Она, дочка военного, выходит замуж за военного. Но прежде поступает в высшее учебное заведение, учится на химика. Работает несколько лет руками, но, по её словам, не получает «внутреннего удовлетворения». Затем бросает своё ремесло и становится воспитателем детского сада, после чего заявляет, что «нашла» себя. Сына, как и отца и мужа, воспитывает как будущего военного, он им и становится. Это конкретная жизненная судьба. Но она типична.
Другой подвариант того же самого. Она — дочка офицера и алкоголика, возможно, не гомика. Закончив школу, поступает на актёрско-режиссёрский факультет. Однако «не сложилось», и она выбрала новую профессию, тоже «неожиданную» — учителя. Замуж за военного не пошла, а вышла за… медика, психотерапевта. Когда он проявляет хоть малейшее непослушание, она тут же грозит одеть ему на голову сковородку: не нравится ему это, видимо, только на логическом уровне. Он хотя и не военный, но, тем не менее, глубоко убеждён, что целый ряд психологических открытий, опубликованных ещё до его рождения, на самом деле сделаны им, и поэтому он, чтобы его идеи у него не украли (как он подозревает — для обретения власти над миром), старательно изъясняется намёками и недомолвками. Как психотерапевта его очень ценят многие модные врачи, а пациенты видят в нём ещё и духовного учителя. Тоже конкретная судьба. И тоже типична.
С точки зрения познания о некрофилии, неожиданностей ни в его судьбе (мать тоже учительница), ни в судьбе его жены не было. Как и в судьбе дочки офицера из первого примера.
У некрофилов характерны и сновидения. Эта тема для большой диссертации, поэтому в примерах ограничимся. Уважаемая хозяйка литературного салона однажды поделилась с нашим П.
— Да, — сказала она, — сегодня, например, мне снился удивительнейший сон! На моих глазах расчленяли женщину, вернее, молодую девушку! Сначала ей отрезали одну руку, потом, не торопясь, другую… Ногу… И так дальше… Что бы это могло значить?
П., решившись, спросил:
— Извините, а вам иной раз испражнения, пардон, не снятся?
Уважаемая хозяйка рассмеялась.
— А как же! И даже в разных видах! Один сон, на удивление, преследует меня разве что не с самого детства. Почти что на эту самую тему.
— А какой?
— Иду я по туалету. Большой такой туалет, величественный, как здание Университета. Да и вообще похоже, что происходит это всё в Университете. Вернее, иду я даже не по туалету, а по анфиладе туалетов. В каждой из кабинок — по человеку, и… ха-ха!
— Что?..
— Занимаются этим самым делом… За которым пришли. Двери, разумеется, прикрыты, но… видно. Так вот, прохожу я по этой бесконечной анфиладе, а затем попадаю в такой величественный зал, где заседает… заседает правительство! Да-да! Ни больше и ни меньше! Само правительство!..
Что ж, общность испражнений и правительственных мужей доказывать не надо. Не удивляет, надеюсь, читателя и частое повторение слова величественный и геометрическая правильность анфилад туалетов и кабинок.
Это был пример русского некрофилического сна. А теперь приведём немецкий из работы Эриха Фромма «Адольф Гитлер. Клинический случай некрофилии» (в книге: Fromm E. The anatomy of human destructiveness[2]), учёного, который после прихода к власти нацистов вынужден был эмигрировать из Австрии в Соединённые Штаты. Сон следующий:
«Я сижу в уборной: у меня понос. Испражнения из моего тела выходят с ужасающей силой, как будто взрываются бомбы, которые могут разрушить дом. Я хочу помыться, но когда пытаюсь пустить воду, обнаруживаю, что ванна уже наполнена грязной водой: я вижу, что вместе с нечистотами в ней плавают отрезанные рука и нога».
Сновидение, как пишет Э. Фромм, принадлежит ярко выраженному некрофилу и является одним из серии подобных снов. Будучи спрошен психоаналитиком, какие чувства он испытывал во сне по поводу происходивших событий, он сказал, что ситуация его не напугала, но что ему было неловко пересказывать этот сон.
Неловко… Если это было неловко человеку XX века, так тем более неловко пересказывать все подробности своих снов женщине-дворянке XIX века, получившей домашние воспитание и образование, а потому в семье пытавшейся играть роль создания трогательного, ранимого и нежного. А уж тем более ей неловко записывать подробности снов в дневник, зная наверняка, что дневник её непременно будут читать не только дети и внуки, но и все интересующиеся психологией искусства, как всегда читают мемуары тех, кому посчастливилось оказаться рядом с великим писателем.
Вот такой сон описала жена Льва Толстого, Софья Андреевна, в своём дневнике 14 января 1863 года (первый год после свадьбы):
«Я сегодня видела такой неприятный сон. Пришли к нам в какой-то огромный сад наши ясенские деревенские девушки и бабы, а одеты они все, как барыни. Выходят откуда-то одна за другой, последняя вышла А., в чёрном шёлковом платье. Я с ней заговорила, и такая меня злость взяла, что я откуда-то достала её ребёночка и стала рвать его на клочки. И ноги, голову — всё оторвала, а сама в страшном бешенстве. Пришёл Лёвочка, я говорю ему, что меня в Сибирь сошлют, а он собрал ноги, руки, все части и говорит, что ничего, это кукла…»
Сон достаточно типичен. Не удивительны и оценки этого сна самой сновидицей («неприятный») — ведь, венчаясь 23 сентября 1862 года с уже тогда прославленным писателем, она прекрасно осознавала, что и написанное ею будет привлекать всеобщее внимание. Поэтому, разумеется, сознаться в письменных документах в своём одобрительном отношении к расчленениям и чрезвычайной заинтересованности к экскрементам она не могла. Однако домашние её не могли этого интереса не заметить.
В частности, её дочь Татьяна (Т. Л. Сухотина-Толстая) в своих «Воспоминаниях» отметила, что даже в тех немногих случаях, когда при всём разнообразии вкусов в какой-либо ситуации радовались уже все домашние, мать же, Софья Андреевна, всё равно находила повод посчитать себя несчастной и обиженной. Она же, дочь Татьяна, также записала высказанное отцом, Львом Николаевичем, наблюдение, что жена его оживляется только тогда, когда у кого-нибудь в семье болезнь или расстройство желудка. Состояние же абсолютного счастья, как заметил Лев Николаевич, у Софьи Андреевны, очевидно, наступит лишь тогда, когда дом будет охвачен всеобщим поносом.
