Жить надо! - Калинаускас Игорь Николаевич (полные книги TXT) 📗
Поэтому знать, копить знания приятно, увлекательно для многих, престижно, а вот становиться мудрым не хочется. В определенном смысле можно сказать, что человек, не родившийся из социальной утробы, – безотцовщина, ибо не знает он отца своего. И когда слышит в утробе о нем, ощущает через мать, то ничего, кроме страха, не испытывает. И вместо того чтобы через любовь матери к отцу начать учиться любить отца так, как она его любит, начинает ревновать его к матери и пытается отбить мать у отца.
Казалось бы, аллегория в духе Фромма, но разве то, что мы делаем с природой, разве то, что мы пытаемся доказать как неизбежность во взаимоотношениях с природой, это не есть попытка отбить мать у отца, отнять природу у мира, лишить ее этой любви? Да, каждый человек потенциально от Бога, но не для утешения это сказано, а для ответственности каждого за свою потенциальность, личной ответственности, ибо это отцовский наказ, а не материнский завет.
И тот, кто ничего не делает, никаких личных усилий для реализации этой потенциальности не прилагает, – как может рассчитывать на отцовскую любовь, как может рассчитывать на то, что ничем не повредит матери? Как он может рассчитывать на любовь, если ни через материнскую любовь к отцу, ни через любовь отца к матери он не проходит, не прикасается, он только слепо, неистово и агрессивно пытается все это разрушить, ибо эта любовь – упрек ему, а не радость?
Но «впрочем не Моя воля, но Твоя да будет», – сказал Иисус Отцу своему. И когда мы говорим: поставить Закон над собой, Закон, избранный тобой по любви, – это ведь тоже шаг к Отцу. И когда мы говорим, что граница всякой технологии, всякого знания, всякой методики – любовь, это ведь тоже шаг к Отцу, ибо Отец полагает границы. Материнская любовь, как известно, границ не имеет и не должна их иметь, если она материнская.
И когда мы оправдываем человека, предающего мать свою и отца своего, не себя ли мы оправдываем? И не про это ли сказано – увидь сначала бревно в своем глазу, а потом соринку в глазу ближнего? Когда мы говорим о смерти Духа, о разрушении духовности, не о том ли мы говорим, что забыты завет матери своей и наказ отца своего? И в этом тоже источник патологий обыденной жизни. В потере отцовского и материнского начала, в потере соотношения потребления и производства. Это – великая мысль Флоренского о двух правдах: правде бытия и правде смысла.
Вспомните древнюю мысль: «Из двух вы станете одним». Я бы поставил вопросительный знак и спросил у себя и у вас: «Когда из двух мы станем одним?» И вот когда станем, тогда сможем считать себя взрослыми людьми. И тогда сможем по мере сил очищать жизнь свою от той патологии, о которой мы говорили, в разных ее проявлениях.
Есть, конечно, еще одно старое изречение: «Умножая знание, умножаешь печаль». Конечно, это очень трудно и непривычно – находиться в постоянном душевном напряжении, в постоянной душевной работе. Это стихи хорошо читать: «Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь!» Тут три-четыре дня, и то уже, знаете, хочется уколоться и забыться, музыку погромче включить, выпить чего-нибудь покрепче, уехать куда-нибудь подальше.
Труд души мучителен до тех пор, пока душа не знает любви. Труд души мучителен, мучительно осознавание, ибо осознавание, точнее говоря, одушевление мыслей, смысла, порождение смысла – это есть труд души, душевный труд, а не интеллектуальный. И он мучителен, но без него душа не узнает любви. Без него, кроме волнений тела и некоторого возбуждения мысли под общим названием «влюбленность», ничего другого не откроется перед вами.
Конечно, хотелось бы сразу – в полет. Безусловно, хотелось бы, как когда-то, когда без труда это было. У Цветаевой есть замечательные строчки: «Не возьмешь мою душу живу, не дающуюся, как пух». Понимаете, никуда не уйти от завета древних, замечательно выраженного Константином Сергеевичем Станиславским: «Трудное сделать привычным, привычное – легким, легкое – красивым». И так обрести «душу живу, не дающуюся, как пух». А хочется, как в детстве: к мамке припал и полетел. Это хорошо, ежели ты готов из-за этого «хочется» трудиться, творить.
Чем работа в обыденном смысле этого слова отличается от слова «работа» для меня? Когда я хочу так, что во имя этого готов трудиться, тогда получается творческая работа. Трудиться во имя «хочу»…
Но трудиться без «хочу» – это то же самое, что любить без «люблю». И поэтому в этой, казалось бы, простой фразе: делай только то, что тебе хочется делать, – заповедь великого подвига. Ибо, пожалуй, нет труднее на Земле задачи, чем эта.
Все твои «хочется», во имя которых ты готов делать, – они вряд ли повредят людям, а вот те твои «хочется», во имя которых ты ничего не делаешь, – они будут жить в тебе, как нерожденные, невоплотившиеся желания.
Это и есть творчество – расстояние от замысла до его воплощения, а акт творчества – это и есть соединение отцовского и материнского, мира и природы, смысла и бытия, духа и плоти. А иначе «свинья под дубом вековым, наевшись желудей досыта, до отвала…» сначала заснула, переварила, потом, глаза продравши, встала и тут же начала решать эту задачу рационализаторства – чего ждать? Сразу весь дуб повалить – и все желуди мои. А ведь они на нем растут, не появляются, а растут, и мы на Земле, в мире растем, а не просто упали с дерева неизвестного. Как в анекдоте о сумасшедшем доме: играли там в Мичурина. На деревья залезли. «Машка созрела?» – «Созрела». – «Прыгай». Бам! «Петька созрел?» – «Созрел». – «Прыгай». Бам!
«Ищите, и обрящете» – что тут можно сказать. Это радостный труд, потому что это творчество, это труд по заветам, ибо каждый человек от Бога, и в первую очередь об этом должен помнить он сам.
Пришел однажды ко мне сын и сказал: «Ба! Так ведь я же от Бога! А я все время думал о других, что они от Бога, и был озабочен, как бы не забыть, общаясь с ними, что они от Бога. И совсем забыл, что я ведь тоже от Него и что это то самое, начальное-то!»
С себя начать надо, в себе самом надо обнаружить и реализовать что-то там от Бога, от Отца то бишь, ибо от Матери-то ясно, это все описано в технологиях, социониках, гороскопах, это все от матери, от природы, а дом-то самому соорудить надо.
Отец – он такой, он говорит: давай делай, давай будем вместе делать. Но делать! Все от Бога, но не все к Богу.
Как нам достаются миры? Это отдельная история в каждом отдельном случае. Мы получаем эти миры, как правило, в процессе социального наследования. И я говорил вам уже, что эта тема науке практически неизвестна, поэтому я не знаю ни работ, ни людей, которые посвятили себя тому, чтобы выяснить, как возникает социально-психологический мир, как он развивается во времени и в пространстве.
Другой вопрос: как мы наследуем социально-психологический мир? Конечно, это в первую очередь семья, потом круг семьи. Это самое главное – семья и круг семьи, родственники, друзья, те, с которыми мы соприкасаемся через их стиль, способ думания, систему ценностей, систему взаимоотношений. Мы усваиваем это в возрасте до пяти лет.
Ведь известно, что человек к семи годам практически готов как характер, как природа, как бытие чистое. Он даже успевает проиграть все будущие сценарии своей жизни. Понаблюдайте за детьми, как они играют. Они все уже сыграли – как они женятся или выйдут замуж, какой семья будет, какую они карьеру сделают, как умрут. Я видел, как дети играют в похороны. Они проиграли уже всю свою жизнь наперед, и весь вопрос в том, какие сценарии им пришли в голову, как они окрашены, эти сценарии, и насколько жизнь будет подкреплять это или как-то все-таки давать возможность измениться.
Это фантастика, если непредвзято посмотреть, как они проигрывают всю свою будущую жизнь. Сразу видно, была ли мать матерью, была ли материнская любовь, это не важно, шла она от матери или от отца, была ли она, та материнская без размеров, без ограничений, без условий… Была ли отцовская любовь – не важно, от кого она шла – от отца, от матери, от дедушки, от бабушки, но отцовская, которая дает миру границы, которая учит делать во имя своих «хочу». От этого очень многое зависит. От структуры этой – да, конечно, но эта структура больше закладывает не столько основы социально-психологического мира, сколько эмоциональную структуру, то есть структуру души человека.
