Что такое психология - Годфруа Жо (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗

Гештальттерапия (по Фредерику Перлсу)

А сейчас Глория пришла к Перлсу, с которым она проведет получасовую беседу по поводу тех же самых проблем. Приемы, которым пользуется гештальттерапия, однако, сильно отличаются от роджерсовского подхода и еще сильнее — от психоанализа. В противоположность последнему гештальттерапия считает всякое толкование поведения терапевтической ошибкой, поскольку для этого требуется такой терапевт, который понимал бы больного лучше, чем тот понимает себя сам.

Поэтому главный принцип гештальттерапии состоит не в том, чтобы объяснять положение дел пациенту, а в том, чтобы дать ему возможность самому понять и самому раскрыть себя в данной ситуации и тем самым способствовать проявлению гештальта «здесь и теперь». Технические приемы, которыми пользуются во время сеанса Перлс и Роджерс, сильно различаются; Перлс пытается достичь цели манипулированием и обескураживанием клиента, с тем чтобы заставить его противостоять самому себе и понять разницу между «игрой» (в особенности игрой вербальной) и откровенным и доверчивым поведением. Таким образом, клиент в процессе созревания, во время которого он учится, образно говоря, «держаться на ногах», должен мобилизовать свои собственные ресурсы. Отказ от искреннего общения с терапевтом, например противоречивое поведение (клиент с улыбкой говорит о страхе и т. п., как в начале описываемой ниже встречи), мало-помалу уступает место выражению истинных чувств и потребностей клиента (потребность в уважительном к себе отношении, потребность любить и быть любимым и т. д.).

«Перлс. — Нам предстоит получасовая беседа.

Глория. — Мне сейчас страшно.

— Видите ли, вы говорите, что вам страшно, но вы улыбаетесь. Я не понимаю, как можно одновременно и бояться, и улыбаться.

— Я подозреваю, что вы очень хорошо это понимаете. Я думаю, вы знаете… Когда мне страшно, я смеюсь или, чтобы скрыть страх, делаю глупости.

— Так оно и сейчас?

— Ах, я не знаю. Я слишком остро чувствую, что вы там сидите. Я боюсь — ах, я боюсь, что вы просто накинетесь на меня и «поставите меня в угол». Я этого боюсь; было бы лучше, если бы вы сели рядом.

— Вы сказали, что боитесь, что я поставлю вас в угол, и положили руку на грудь.

— Хм!

— Это и есть ваш угол?

— Ну, это как… да… это оттого, что мне страшно.

— Куда бы вы пошли? Вы можете описать угол, куда бы вам хотелось пойти?

— Да, это самый дальний угол, где я была бы в безопасности.

— В безопасности от меня.

— Ну, не в безопасности, но там я бы чувствовала себя спокойнее.

— Зачем вам идти в угол, вы и тут в безопасности. Что бы вы делали в том углу?

— Я бы села.

— Вы бы сели?

— Да.

— И долго бы вы сидели?

— Не знаю. Но смешно об этом говорить; мне это напоминает детство. Всякий раз, когда мне было страшно, я успокаивалась, сидя в углу. Я паниковала, но…

— Разве вы маленькая девочка?

— Нет, конечно, но чувство такое же.

— Вы маленькая девочка?

— Ее мне напомнило чувство.

— Вы маленькая девочка?

— Нет, нет, нет.

— Наконец-то. Сколько вам лет?

— Тридцать.

— Ну, вы не маленькая девочка.

— Нет.

— Хорошо. Итак, вы 30-летняя девочка, которая боится такого парня, как я.

— Не знаю. Мне кажется, я вас боюсь. С вами я чувствую себя настороже.

— Что бы я смог с вами сделать?

— Вы бы ничего не смогли со мной сделать, но я чувствую себя идиоткой и тупицей, не умеющей хорошо ответить.

— Что заставляет вас быть идиоткой и тупицей?

— Я ненавижу момент, когда чувствую себя глупой.

— Что заставляет вас быть идиоткой и тупицей? Я сформулирую вопрос иначе. Что мне может быть от того, что вы играете роль идиотки и тупицы?

— От этого вы почувствуете себя еще умнее, еще выше, чем я. Мне и так приходится глядеть на вас снизу вверх, потому что вы такой умный.

— О!

— Да.

— Вот так, продолжайте льстить мне и дальше.

— Нет, я думаю, вы прекрасно можете делать это и сами.

— Хм! Я думаю обратное. Играя под идиотку и тупицу, вы хотели заставить меня «расколоться».

— О, мне такое говорили и раньше, но я с вами не согласна.

— Что вы делаете ногами?

— Я ими болтаю.

— Почему вы сейчас шутите?

— Нет, я боюсь, как бы вы не стали перечислять мне все, что я делаю. Я хочу, чтобы вы помогли мне расслабиться. Я не хочу быть с вами настороже. Вы обращаетесь со мной так, словно я сильнее, чем я есть на самом деле, а мне хочется, чтобы вы относились ко мне покровительственно и мягко.

— Судя по тому, как вы улыбаетесь, вы и сами ни слову не верите из того, что сказали.

— Это не так, но, кажется, после этого вы действительно готовы поставить меня в угол.

— Конечно. Вы блефуете, вы лживы.

— Вы думаете? Вы это серьезно?

— Да. Видите ли, вам страшно, и вы улыбаетесь, вы ухмыляетесь и изворачиваетесь. Это — лживость. Это то, что я называю лживостью.

— О! Я абсолютно не согласна с вами!

— Не могли бы вы объясниться?

— Да, месье. Я, безусловно, не лжива. Я объясню: мне трудно побороть свое замешательство. А я ненавижу это ощущение. Но когда вы говорите, что я лжива, мне обидно. То, что я улыбаюсь, испытывая замешательство, и то, что я ставлю себя в угол, совсем не значит, что я лжива.

— Прекрасно, за последнюю минуту вы ни разу не улыбнулись.

— Вы меня рассердили.

— Хорошо. Вам не нужно было скрывать свой гнев улыбкой. В то мгновение, в ту минуту вы не были лживой.»

Эмотивно-рациональная терапия (по Олберту Эллису)

Эмотивно-рациональная терапия пытается атаковать пораженческие установки человека с двух главных позиций. Прежде всего терапевт действует как «контр-пропагандист», отвергая какие бы то ни было пораженческие мысли и «наслоения», выработанные и используемые клиентом. Затем он должен ободрять, убеждать, соблазнять и подталкивать клиента к деятельности, которую тот отвергает или которой боится, и использовать этот прием как второй способ контр-пропаганды против беспочвенных убеждений пациента.

Молодой человек 23 лет сообщает во время лечебного сеанса, что он сильно угнетен, а почему — сам не знает. С помощью ряда вопросов удалось выявить главную проблему: последние два года клиент много пил, а на следующий после выпивки день регулярно должен был проводить учет материала в мастерской у стекольщика, у которого он в то время учился.

«Клиент. — Я знаю, что должен был бы проводить этот учет, не дожидаясь, когда накопится слишком много работы, но я всегда откладывал это дело «на потом». Честно говоря, все это, я думаю, из-за того, что меня это занятие всегда сильно раздражало.

Эллис. — Почему эта работа так сильно вас раздражала?

— Она скучная, мне она не нравилась.

— Итак, она скучная. Хороший довод, чтобы не любить работу, но не слишком хороший, чтобы испытывать к ней раздражение.

— Разве это не одно и то же?

— Никоим образом. «Не любить работу» соответствует установке, что «поскольку такая-то работа на доставляет мне удовольствия, мне не хочется ее выполнять». Это разумный образ мыслей. Раздражение же соответствует установке, что «поскольку мне работа не нравится, я не обязан ее выполнять». А эта мысль лишена смысла.

— Но разве так уж безрассудно испытывать раздражение к тому, что тебе не нравится?

— Да, и по нескольким причинам. Прежде всего с чисто логической точки зрения нет никакого смысла говорить себе: «Поскольку эта работа мне не нравится, я не обязан ее выполнять». Вторая часть фразы не вытекает логически из первой. Это немного похоже на то, как если бы вы сказали себе: «Поскольку работа мне не нравится, другим людям и вообще всем на свете следует знать, что они не должны заставлять меня ее выполнять». А эта мысль, разумеется, лишена всякого смысла. С какой стати у других людей должны быть насчет вас такие соображения? Может быть, и неплохо, чтобы они были, но откуда они возьмутся? Чтобы ваша мысль была логичной, нужно, чтобы весь мир и все населяющие его люди вертелись вокруг вас и всецело были бы озабочены вашей особой.