Пути, которые мы избираем - Поповский Александр Данилович (читать книгу онлайн бесплатно без .TXT) 📗
Что же случилось, спросите вы, с деятельностью желудочных желез?
Мы проверили их состояние в первый же день и были поражены результатом. У накормленного животного вначале не выделилось ни капли желудочного сока. Он появлялся не на пятой, а на восемьдесят пятой минуте. Количество его было недостаточно, кислотность слабая, а переваривающая сила ничтожная. Так проходили недели и месяцы, состояние собаки оставалось тяжелым. Напрасно мы ждали перемен, прежняя возбудимость желез не восстанавливалась. Едва собаку вводили для опытов, она погружалась в состояние полусна, вяло реагировала на сигналы, сулившие ей пищу, и часто отказывалась от еды, будучи голодной. Мы вынуждены были прекратить дальнейшие опыты над ней.
Кажется невероятным, чтобы стуком метронома можно было извратить функции желез, вызвать расстройство высшей нервной деятельности, ввергнуть организм в состояние хаоса, но мы имели возможность проверить себя и убедиться, что не ошиблись. Некоторое время спустя, когда собака полностью выздоровела, мы ввели ее в камеру, где наши опыты когда-то надломили ее. Она оставалась там пятнадцать минут в состоянии полнейшего покоя, не подвергаясь никаким испытаниям. Четверть часа — небольшой срок, но дорого она за это поплатилась. Собака заболела, и в течение суток деятельность ее желез была угнетена.
Вот вам и временные связи. Вы скажете, конечно, что у людей так не бывает. Столь незначительное событие, как вынужденный отказ от принятия пищи, не может повлиять на деятельность желез. Вам и в голову не пришло бы искать причину болезни желудочных желез в подобной случайности. Позвольте привести вам любопытную иллюстрацию к моим словам…
Ассистент подумал, что он слишком злоупотребил вниманием аудитории, клиницисты, вероятно, устали слушать его, и добавил:
— Иллюстрацию на человеке… Я имею в виду клинический случай. Наблюдали мы как-то больного с фистулой желудка. Нас интересовало, в какой мере мозг регулирует выделения желез желудка. Все шло хорошо, мы беседовали с испытуемым о жареной форели, дивных бефах и соусах, вели абстрактные рассуждения, не подкрепленные ни видом, ни запахом пищи. Распаленный аппетит и взвинченное воображение больного позволили нам увидеть, как в склянку набегал чистый желудочный сок. Весь разговор длился десять минут, а сокоотделение затянулось на много часов. Было похоже на то, что кора отпускала на каждое воображаемое блюдо положенную порцию желудочного сока.
Среди беседы к нам пришла медицинская сестра, чтобы взять кровь из пальца больного. Укол иглы прекратил сокоотделение на несколько минут. Настроение испытуемого резко изменилось, он стал мрачным и долго выражал свое недовольство происшедшим.
Мы повторили этот опыт, вызвали у испытуемого отделение желудочного сока и сразу же заговорили о том, что придется еще раз взять у него кровь. От одного предупреждения железы желудка перестали отделять сок.
Нельзя недооценивать силу временных связей.
Один из моих помощников выяснил в свое время, что сладкая пища ведет к расширению кровеносных сосудов, а горькая, кислая и соленая — к большему или меньшему сужению их. После многих сочетаний условного раздражителя — света лампы — с приемом этих веществ одна лишь вспышка красной лампы действовала на сосуды, как глюкоза, свет зеленой — как хинин, свет синей — как соляная кислота, а обыкновенной — подобно раствору соли. Во всех опытах вспышка электрического света оказывала большее действие на сосуды, чем сами вкусовые вещества.
Однажды экспериментатор решил столкнуть состояние возбуждения сосудов, связанное с приемом глюкозы, с процессом торможения. Он зажег красную лампочку, связанную в мозгу испытуемого с ощущением сладкого, и дал ему глоток хинина. Условный раздражитель подавил чувство горечи. Сосуды ответили так, словно в рот испытуемого ввели не горькую жидкость, а сахарный раствор. В других таких опытах люди затруднялись определить вкус выпитого хинина или принимали его за сладкий раствор.
Как же отражается, спросили мы себя, столкновение процессов возбуждения и торможения — эта битва в коре мозга — на других частях желудочно-кишечного тракта? Взять хотя бы поджелудочную железу.
Эти опыты, как и прежние, мы не рисковали ставить на людях. У меня, как вы знаете, все сотрудники — врачи и среди них ни одного физиолога. Все мы помним отлично наставления Боткина: «Нельзя позволить себе экспериментировать без громадной осторожности на человеке… Всегда следует иметь в виду тот спасительный страх, чтобы не повредить больному, не ухудшить чем-либо его состояние…»
Мы вывели у собаки проток поджелудочной железы наружу и одновременно образовали фистулу желудка. Можно было таким образом животное кормить и при этом регистрировать отделение поджелудочного сока.
В один прекрасный день, когда собака насыщалась мясом и хлебом, перед ней внезапно появилась кошка. Собака оставила еду и с лаем ринулась на непрошеную гостью. Несколько раз возвращалась она к пище и вновь бросалась на кошку. Ожесточенная стычка между чувствами голода и вражды — столкновение пищевого и оборонительного инстинктов — пагубно отразилась на поджелудочной железе. В течение двух недель выделение сока было крайне повышенно.
Опыты видоизменили. На помощь призвали индукционную катушку. В момент, когда собака начала есть, ее поразил электрический ток. Экспериментатор заблаговременно прикрепил один электрод к металлической фистуле желудка, а другой — к миске. На собаку это произвело гнетущее впечатление. Она отскочила и попятилась, испуганно глядя на посуду, всегда, казалось, дружелюбную к ней. Миску она возненавидела и отказывалась брать из нее пищу. Сильно изменилась деятельность поджелудочной железы и повысилось количество отделяемого ею сока. Наполненный воздухом желудок возбуждал теперь железу в тринадцать раз больше обычного.
Я не очень понимал то, что случилось, и спросил однажды академика Быкова:
«Как вы думаете, почему желудочные железы сократили после сшибки сокоотделение, а поджелудочная, наоборот, усилила?»
Он, вероятно, уже подумал над этим и так изложил свои соображения.
«Не находите ли вы, — сказал он, — что было бы нецелесообразно, если бы невроз приводил к полному прекращению пищеварения? Сомневаюсь, чтобы такой организм уцелел в результате естественного отбора».
«Вы хотите сказать, — спросил я, — что одна железа заменяет в этом случае другую?»
«Я подозреваю, — ответил он, — что щедрость поджелудочной железы рассчитана в этом случае на то, чтобы полностью компенсировать бездействие желез желудка. Благо они могут друг друга подменять…»
Четыре месяца болела собака. Она отказывалась есть в моем присутствии и брала пищу лишь из рук служительницы. Было очевидно, что между видом экспериментатора и корой головного мозга животного образовалась временная связь. Мое появление во время еды вызывало у собаки состояние, схожее с действием электрического тока.
Из всего этого я заключаю, — закончил Курцин, — что при определенных условиях, под влиянием высшего регулирующего центра, могут наступить в отправлениях органа такие изменения, которые приведут к глубоким нарушениям всего организма. Разлад станет, в свою очередь, источником неверной информации в мозг, и оттуда последуют опасные для жизни импульсы. На этой почве возникнет язва желудка или двенадцатиперстной кишки. Клиника знает немало подобных примеров. Во время неприятельских налетов на Лондон число прободных язв желудка и желудочных кровотечений достигало небывалых размеров…
Такова гипотеза. Над ней Курцину придется еще потрудиться. К тысяче опытов, проделанных на оперированных собаках, ста сорока наблюдениям над оперированными людьми и множеству исследований желез желудка — у здоровых и больных — предстоит еще многое прибавить.
Курцин с одинаковым усердием продолжает свои изыскания и в захолустной больничке и в столичной клинике, ищет средства обратить свои предположения в строгую научную теорию…
Ему все дано для успеха: и прекрасный Институт физиологии имени Павлова, и безграничная моральная и материальная поддержка Советской страны, и серьезные научные достижения русской физиологии. Он может с уверенностью сказать: «Мы только потому так высоко стоим, что стоим на плечах гигантов». Высоко вознесенная русская физиологическая мысль Сеченова, Павлова, Введенского и Ухтомского послужит крепкой опорой советскому исследователю Ивану Терентьевичу Курцину.
