Пути, которые мы избираем - Поповский Александр Данилович (читать книгу онлайн бесплатно без .TXT) 📗
И у человека и у животного блуждающий нерв одинаково действует на железы желудка.
Но Быков обязательно спросит:
«А вы проследили пути передачи нервного импульса из полости рта к внутренним органам? У животных-то они известны. А у человека?»
Что на это ответить? Не рассекать же у испытуемых блуждающий нерв!
«Вот вам и опыты на человеке, — иронически скажет ученый. — Попробуй обойтись без лаборатории». Возможно, впрочем, и другое: Быков поможет ему, подскажет выход из затруднения. Надумает такое, что удастся, быть может, закончить работу в клинике. «Вот вам, — скажет, — совет. Действуйте, Иван Терентьевич, да смелей. Не пристало нам с вами трудностей страшиться».
Надо знать Константина Михайловича. Он именно так и сделает.
Но в таком случае его, Курцина, долг — еще раз подумать самому, хорошенько потрудиться, прежде чем обращаться за помощью к другим.
С этими мыслями он принялся за дело — и неожиданно нашел поддержку в фармакологии. Она подсказала ему, как проследить пути передачи нервного импульса из полости рта к внутренним органам. Он впрыснет испытуемым по ампуле атропина и на короткое время выведет этим из строя блуждающий нерв. Возникнет ситуация, как если бы его пересекли. Больному это не принесет ни малейшего вреда.
Закономерность, установленная Павловым на животных, подтвердилась на человеке. После введения атропина еда не вызывала у исследуемых отделения желудочного сока… И эту научную задачу удалось разрешить у изголовья больного. Важность ее вскоре сказалась и принесла медицине великую пользу.
История одного спора
Выслушав аспиранта, Быков сказал:
— Мы снова убедились, что мнимое кормление вызывает у желудочных желез отделение сока. Проверьте теперь, можно ли так же вызвать сокоотделение, раздражая желудок механически.
Странное предложение! До чего эти физиологи склонны избегать клинических тем! Что толку в таком эксперименте?
— Мне кажется, — осторожно заметил Курцин, — что опыты ничего не дадут. Павловская школа держится твердого мнения на этот счет.
— Знаю, знаю, — охотно подтвердил Быков, — однако же медики с ними не согласны. Рассудите нас, попробуйте проверить на людях. Собака собакой, а человек — особая статья, — шутя повторил он слова аспиранта.
— Пробовали и на людях, без малого сто лет, как пробуют, — возражал аспирант.
Курцин как мог отбивался от нежеланной работы. К чему она ему? Никому эти опыты не принесли ни радости, ни удовлетворения. Противники спорят по сей день.
— Многие врачи утверждают, что мы неправы. Иван Петрович нам скажет спасибо, если мы внесем ясность в этот вопрос. Попытайтесь бородкой пера или стеклянной палочкой раздражать стенки желудка. Посоветуйтесь с физиологами, они многое вам расскажут…
Спасибо за рекомендацию, но уж советоваться он будет с клиницистами. У них и опыта больше, и знаний не меньше, и добыли они их не на кроликах и собаках, а на человеке. Не следует переоценивать могущество лабораторного опыта; все тайны организма, его расцвета и упадка, страданий и благополучия будут раскрыты у изголовья больного…
— Врачи говорят, — как бы невзначай вспоминает вдруг аспирант, — что сотрудники Павлова допустили в этих опытах ошибку.
— Возможно, — легко уступает Быков.
— Так думают и некоторые физиологи.
— Физиологи? — переспрашивает ученый и некоторое время молчит.
— Многие физиологи, — невозмутимо продолжает аспирант, — согласны с врачами, что механическое раздражение желудка вызывает отделение сока.
Ученый подумал, что помощник вызывает его на откровенность, и неопределенно кивнул головой.
— И врачи и физиологи, — после короткой паузы продолжал говорить Быков, — будут вам благодарны, если вы разрешите затруднение науки и ответите, достаточно ли одного механического раздражения, чтобы железы выделяли желудочный сок.
Учитель был великодушней ученика. Он знал, что аспирант питает симпатию к клинической практике, мыслит как врач и не слишком доверяет лабораторному опыту, но зачем он противопоставляет физиологу врача? Какой в этом смысл? Через всю жизнь пронес Быков свою любовь к медицине, его привязанность к ней жива по сей день, по ту сторону лаборатории ему неизменно видится клиника…
Судьбе было угодно, чтобы благотворное влияние врачей, счастливо возникшее в дни детства Курцина, получило свое продолжение. Место дяди-профессора занял профессор Обуховской больницы Михаил Алексеевич Горшков. Знаток желудочно-кишечных заболеваний, он поддержал в аспиранте интерес к врачеванию и со временем стал его духовным отцом.
Как большинство практикующих терапевтов, профессор верил, что ложе больного — лучшая школа для познания организма. «Пройдут годы, — говорил он, — и наши потомки будут так же улыбаться над нашими потугами разгадать болезни человека по состоянию кролика, как мы взираем с улыбкой на римских гадателей, судивших о человеке и его судьбе по кишкам распотрошенной курицы».
Страстный приверженец лекарственного лечения, он воздавал должное отсталым народам, раньше нас оценившим достоинства сенеги, ипекакуаны, листьев кока и хинной корки и применявшим до нас лечение водой, паровые ванны, поглаживание и поколачивание больной части тела.
Аспирант не все разделял в суждениях профессора.
— Я не могу, Михаил Алексеевич, согласиться с вами, — сказал он ему однажды. — В ваших суждениях много восторга по адресу далекого прошлого и ни одного доброго слова в пользу тех, кто живет и трудится с нами сегодня. Как коммунист и врач, я должен вступиться за прогрессивные идеи современности. Потомки, возможно, и улыбнутся «над нашими потугами разгадать болезни», но и будут восхищаться нами.
Курцин был склонен к радикальным средствам лечения, к решительному вмешательству врача.
— Я далек от мысли выступить против лекарственных средств лечения, — сказал он Горшкову, — но как хирургу мне близки слова Парацельса: «Покой лучше тревоги, но тревога полезнее покоя».
Когда Курцин сообщил Горшкову, чем он намерен заняться, и спросил его совета, тот неожиданно пришел в волнение.
— Почетная задача, — сказал он, — весьма почетная, поздравляю.
Чем она почетная? Уж не тем ли, что к сотне противоречивых опытов ему предстоит прибавить сто первый?
— Я не вижу в этой работе ничего привлекательного для себя.
До чего молодежь безрассудна! Не приступив еще к делу, не потрудившись над ним как следует, не пожертвовав для идеи минутой покоя, они готовы от нее отречься.
Ученый помолчал, благодушно усмехнулся и с укоризной в голосе произнес:
— Было время, мой друг, когда хирургов называли шарлатанами и в метрических свидетельствах, выданных ремесленникам, писали: «Рожден в законном браке, не имеет в родне крепостных, цирюльников, банщиков и хирургов». Заплечных дел мастера причислялись также к медицинской профессии. Они, как известно, не только решали вопросы жизни и смерти, но и лечили… Снимая с дыбы свою жертву, палач должен был вправлять вывихнутые суставы. В ту пору с медиков немного спрашивали. Но вы живете, Иван Терентьевич, в советское время, когда звание исследователя делает честь человеку. Будьте же строже к своим суждениям… Порученным вам делом занимался и я. До меня интересовался им Павлов, были выводы, подкрепленные его авторитетом, и все же я дерзнул… Иван Петрович не обиделся, когда я ему заявил: «Железы желудка отвечают сокоотделением на раздражение зондом». Он пришел к диаметрально противоположному заключению, однако, выслушав меня, спокойно сказал: «Попробуем еще раз». Я был тогда не один; десятки врачей повторили мои опыты и согласились со мною. В лаборатории Павлова, где давно уже не исследовали пищеварение, вновь принялись за старое. Собакам через пищевод вводили тонкий зонд и раздражали им желудок. Опыты повторяли множество раз — и безрезультатно: железы оставались безмолвны. На съезде терапевтов было вновь и окончательно подтверждено, что механическое раздражение бессильно вызвать отделение желудочного сока… На вашу долю, мой друг, — закончил профессор, — выпала почетная задача — стать арбитром в этом старом споре…
