Чудеса: Популярная энциклопедия. Том 1 - Мезенцев Владимир Андреевич (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Кардинал католической церкви Меннинг, громя эволюционное учение Дарвина, назвал его «скотской философией». Клерикалы и светские джентльмены просто не могли спокойно разговаривать на эту тему.
Великий ученый, очевидно, имея в виду своих идейных противников и всех, кого могла «оскорбить» и «унизить» даже сама мысль об отдаленном родстве людей и обезьян, в конце книги о происхождении человека написал: «Что до меня касается, то я бы скорее желал быть потомком храброй маленькой обезьянки, которая не побоялась броситься на страшного врага, чтобы спасти жизнь сторожа, или старого павиана, который, спустившись с горы, вынес с триумфом молодого товарища из стаи удивленных собак, чем быть потомком дикаря, который наслаждается мучениями своих неприятелей, приносит кровавые жертвы, убивает своих детей без всяких угрызений совести, обращается со своими женами, как с рабынями, предается грубейшим суевериям».
О братьях наших меньших
Хорошо сказал Дарвин! Но его слова не могут, конечно, найти сочувственный отклик у людей, которые верят библейским сказкам и с чувством оскорбленного достоинства относятся ко всяким разговорам об «обезьяньих» предках. Впрочем, в наше время даже богословы под давлением неопровержимых научных фактов говорят теперь больше о душе-носительнице «божьего начала» в человеке, чем о прямом акте творения человека богом. Возможно, вполне возможно, что человек произошел от обезьяны, соглашаются они с наукой, но первым человеком стала та обезьяна, которую «очеловечил» бог, дав ей бессмертную душу».
Как видите, это уже совсем другое, о чем мы еще поговорим дальше. Здесь же, чтобы закончить разговор о мнимом унижении человека родословной от обезьян, скажем о другом. Даже встав на точку зрения верующего человека, признавая возможность всех библейских чудес, у нас нет оснований к тому, чтобы воспринимать «обезьянье происхождение» человека как поношение религии. Разве не учит она тому, что все в мире — творения бога? Значит, все что существует в живой природе, несет в себе «божественное начало». Человек отличается от всех других существ лишь тем, что стоит на самом верху эволюционной лестницы. Наделанный, кроме всего прочего, разумам, он уже по этой причине должен размышлять о себе и окружающем. И вот стоит лишь нам начать размышлять, скажем, о том, что не существует в природе непереходимой границы между человеком и многими другими животными существами, что нельзя в своем величии отказывать этим существам и в сообразительности, и в чувстве признательности и во многих других столь понятных нам качествах, — не превратится ли ваша уверенность в своих убеждениях в сомнение?
Если так случится, вы уже выдержали экзамен на «человека разумного»! Хочется сказать даже больше. Научные наблюдения за человекообразными обезьянами подтверждают их многие, если хотите, чисто человеческие черты. Эти обезьяны очень сообразительны. У них хорошая память. Им свойственны радость и печаль, гнев и любопытство. Все это отражается у них на лице. Они смеются и плачут… Конечно же, все это не говорит о какой-то высокой степени интеллектуального развития наших дальних родственников, но, пожалуй, в упрек человеку разумному, стоит подчеркнуть, что при всем примитивизме мышления обезьян (как и других животных — собак и л&шадей, слонов и дельфинов) у нийа не наблюдается сознательной жестокости и столь обычной для некоторых двуногих черной неблагодарности к тому, кто сделал добро.
Дети как дети!
Да и так ли уж примитивно обезьянье сознание? Последние десятилетия обогатили нас многочисленными наблюдениями над их жизнью. Серьезные ученые, влюбленные в свое дело, отдают годы, изучая в непосредственной близости повседневное поведение горилл и шимпанзе, павианов и орангутангов. Интереснейшие эти наблюдения! Вот одно из таких свидетельств. Автор его — польская исследовательница Ханна Гуцвинская.
«Отправляясь в Голландию за гориллами, — пишет она, — я не много о них знала. Правда, я перечитала всю литературу, которую можно было достать, но психика этих животных мне была неизвестна. В письмах голландской торговой фирмы Г. ван де Бринк подчеркивалось, что гориллы на редкость впечатлительны, требуют заботы, чуткости и семейного тепла. Отсутствие материнской заботы вызывает у горилл ностальгию, а она бывает причиной серьезных заболеваний и даже смерти.
В огромном аэропорту Амстердама Схипхол меня ожидал представитель торговой фирмы. Встреча с гориллами произошла вечером того же дня. Их было шесть, все маленькие дети в возрасте 2–3 лет. Жили они в семье Якоби, члены которой сердечно опекали их и были искренне к ним привязаны. Здесь же в большой квартире вместе с людьми жил взрослый ручной шимпанзе и семилетняя самка орангутанга. Компанию дополняли несколько старых кошек, пять собак и молодой остронос. Все животные жили в полном согласии, не создавая в доме никакого беспорядка. Первая встреча с гориллами была полна неожиданностей. Животные, обнявшись, прижались друг к другу и блестящими глазами следили за каждым моим движением. Сначала малыши делали вид, что я их совершенно не интересую. У них было много игрушек — резиновые пищащие куклы, собачки, мячи. Они с удовольствием качались по очереди на большом пластмассовом коне, бегали по всей комнате.
Постепенно, убедившись, что я сижу спокойно, начали подходить и обнюхивать меня. Потом самый крупный самец, Вилли, стал как будто бы случайно меня задевать, а другие бросать мне игрушки. Когда подошло время кормежки, Вилли выпил из моих рук молочную смесь. Только после двухчасового знакомства малыши почувствовали ко мне некоторое доверие и даже стали тянуться ко мне руками, прося их поносить: малыши-гориллы это очень любят. И все же они продолжали вести себя со мной как с чужим человеком, которому, однако, доверяют.
Я выбрала себе пару гориллят — Вилли и Пупэ (Куколку). При более близком знакомстве оказалось, что у каждой из горилл свой характер. Вилли, по-мальчишески проказливый, способный даже к злым проделкам, оказался вместе с тем очень пугливым и впечатлительным. Если его журили, он тут же отходил в сторону и, забившись в уголок, с грустным выражением лица сосал палец или тихонько плакал.
Хотя Вилли физически гораздо сильнее, Куколка великолепно с ним управлялась. Часто даже задирала его, а потом, спасаясь, выделывала удивительные фортели. Вилли играл с ней осторожно, не злоупотребляя своими мощными зубами… Перелет из Амстердама до Варшавы был коротким. Через два часа я уже была дома среди своих. Вилли и Куколка тихо плакали в своем ящике. Когда мы выпустили горилл в теплой комнате, предоставленной нам администрацией Варшавского аэропорта, они сразу очутились у меня на руках, крепко прижались ко мне, а Вилли выплакал свой страшный испуг. В этот момент для них было важно одно: не потерять знакомого им человека, не остаться в одиночестве.
Во Вроцлаве они сразу поселились у нас в доме. Дорогу они перенесли прекрасно. Гораздо труднее шло их постепенное привыкание к новой обстановке. Первые ночи мне пришлось спать вместе с ними. Несколько раз за ночь они просыпались и проверяли, здесь ли я.
Обезьянки с любопытством знакомились с окружением, при этом все время озираясь, не ушла ли я. Через неделю энергия молодых животных взяла верх. Началась беготня по всей квартире. Гориллы любят всякие пищащие игрушки. Но когда мы купили им уточку, сразу начался конфликт с домашними собаками. Наш маленький крысолов, привыкший к тому, что все, что пищит, живое, а все живое окружено в нашем доме лаской и заботой, впал в истинное отчаяние, увидев пищащую уточку в зубах у Вилли. Теперь они целыми часами отбирают утку друг у друга.
Я заметила, что Вилли с каждым человеком играет по-разному. Со мной — деликатно, часто ласково гладит и приближает свое лицо к моему. С другими женщинами он тоже кроток, хотя и не так ласков. Он любит сидеть на коленях, любит, когда его гладят и ласкают. Тогда он жмурит глаза, обнимает того, у кого он сидит, и кажется очень счастлив. С мужем, которого явно считает существом более сильным, играет живо, используя «силовые» приемы.
