По следам кочевников. Монголия глазами этнографа - Бочарникова Е. А. (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
В сосуде для питья, например, хранится напиток бессмертия, иначе говоря, буддийское учение. Белый зонтик олицетворяет добродетель, защищающую от палящих лучей желания, а в индийской символике зонтик — это еще символ царской власти. Кроме знака Восьми Побед, есть еще десять могущественных знаков: изображения Солнца, Луны, Пламеии, Эфира и семь магических букв: Ха, Кша, Ма, Ла, Ва, Ра, Я. Три первых символа — основные элементы, остальные — семь букв: воздух, огонь, вода, земля, гора Пупа Мира (Шумерут) — мир чувственный и мир духовный.
Буддизм не ограничивается толкованием потустороннего мира; он распространяет мистический туман на самые будничные жизненные явления. В зависимости от того, что ты потребляешь во время еды — Три Белых Яства, то есть сыр, молоко, масло, или Три Сладких Яства — мелассу, мед, сахар, — они по-разному влияют на демонов, живущих в отдельных частях тела. Человеческое тело тоже состоит из разных сфер, каждая из которых обозначается особым мистическим символом. В учении о толе человека к теологическим рассуждениям подмешивается эмпирика. Точно так же астрономия становится частью теологии.
Ламы объясняют простым смертным значение символов, Это и многое другое обеспечивает им власть над людьми. Но и среди самих лам была установлена строгая иерархия. Даже теперь, в 1957 году, в монастыре Гандан еще заметна разница между высшими священнослужителями, рядовыми ламами и монахами-прислужниками.
В былые времена в монастыри посылали семилетних мальчиков. Бедные араты были рады избавиться от лишнего рта и надеялись своим благочестивым поступком заслужить снисхождение богов. Мальчик превращался в послушника. Ему брили голову и давали другое имя. Начиналась учеба. Она не обходилась без порок и голодовок. Много палок ломали о спину послушника, пока он заучивал наизусть бесконечные молитвы и магические формулы, мечтая о побеге. Но куда бежать? Его все равно вернут в монастырь. Многие оставались в монастыре до экзамена, выдержав который можно было стать бродячим монахом, продавать изображения святых и молитвы.
Но в большинстве ламы после экзамена оставались в монастыре на всю жизнь. Здесь они чувствовали себя защищенными от злоключений внешнего мира. Но лишь немногие проходили дальнейшее учение, чтобы приобрести через несколько лет более высокий сан. Еще десять лет предстояло грызть «гранит науки» тем, кто решался на такую умственную эквилибристику. По прошествии десяти лет их посвящали в более высокий сан. Посвящаемый давал клятву исполнять десять заповедей и сорок правил поведения лам, после чего его в торжественной обстановке облачали в красную мантию и одевали на голову желтый колпак. Далее, для честолюбивых людей оставалось только взбираться выше по иерархической лестнице, выбирая путь ученого монаха или административную карьеру.
Ученые степени присуждались буддийскими высшими школами, в которых надо было учиться от пяти до десяти лет. Для получения высших теологических знаний монгольские ламы обычно отправлялись в Тибет, в Лхасу или в какой-нибудь другой тибетский монастырь. В теологических высших школах преподавали теорию познания, мораль, учение мага Нагарджуиы, метафизику и литургию. Ламы, выдержавшие экзамен, получали звание «гарамба» или «гешес». Но и после этого можно было продолжать учение, главным образом по трем «дисциплинам»: созерцание, магия и знахарство.
Продвижение по административной монастырской лестнице не зависело от ученых степеней. В большинстве случаев высшим духовным лицам присваивают сан хамбо(мудрец). Глава монастыря Гандан в Улан-Баторе тоже хамбо.
Я радуюсь, когда беседа с ламами прерывается появлением ламы, пришедшего сообщить, что меня ждет настоятель монастыря Эрденепел. Настоятель принимает меня в своей пышно разукрашенной юрте. При открытии двери раздается звон колокольчика; лама-прислужник в желтом платье ведет меня в глубь двора. У входа в главную юрту он отвешивает несколько низких поклонов и пропускает меня вперед. Вхожу. На низком диване сидит лысый, полный старик с благочестивым выражением на лице. Он облачен в желтую одежду и красную мантию и принял торжественную позу. Рядом возвышается гора книг. Приветствуем друг друга по принятому церемониалу. Учтиво справляемся о здоровье и работе собеседника. Настоятель спрашивает, доволен ли я своей поездкой по Монголии и чем занимаются мои коллеги.
Лама-прислужник скромно удаляется. Если главному ламе понадобится слуга, он позовет его ударом в бубен. Настоятель угощает меня чаем, сластями, сигаретами.
Старый Эрденепел, видимо, хорошо осведомлен о мирских делах. В монастыре он тоже занимает особое положение: не участвует в повседневной жизни братии, не присутствует на богослужениях. Он даже не смог сразу мне ответить, какого буддийского святого заступника чествуют в этот день. У настоятеля своя отдельная кумирня и личная библиотека. Обращаются к Эрденепелу только по самым важным делам, и его решение окончательно.
Повседневными текущими делами и разрешением всяких недоразумений занимается другое духовное лицо. Сейчас эти функции выполняет Гомбо, так сказать, управляющий монастырем. Ему помогают ламы, ответственные за отдельные стороны монастырской жизни: библиотекарь, казначей, лама, следящий за отправлением обрядов. В обрядах принимают участие ламы разных званий: первый чтец молитв, первый певец и т. д.
В современной Монголии со всей этой сложной иерархией и обрядами можно познакомиться лишь в единственном действующем монастыре — Гандане, Существует еще один уртинский монастырь — Чойджин Ламин Сумэ, построенный в 1905 году и превращенный в музей истории религии в 1941 году. Здесь мне посчастливилось увидеть знаменитые маски исполнителей священных танцев — пантомим цам.
Входя в исторический музей, я невольно вздрогнул. У двери сидит в полной неподвижности мужчина с застывшим лицом и вперившимся в пространство взглядом. Скользнувший по фигуре солнечный луч осветил застывшее лицо, покрытое лаком и позолотой, и наброшенный на плечи плащ. Только присмотревшись внимательнее, обнаруживаю, что это мумия. На маленьком троне у входа сидит мумия последнего богдо-гэгэна.
Смотрю в другую сторону и снова вздрагиваю: на меня смотрит какое-то чудовище. Из разинутого рта торчат четыре огромных белых зуба, на темно-синем лице сверкают три глаза. Лоб увенчан пятью белоснежными черепами. Рядом еще одно чудовище, немного подальше — третье, четвертое. У некоторых звериные морды, у других человеческие лица; вон тот держит в клюве клубок извивающихся змей, а у этого на голове пара гигантских рогов. В углу виднеются более симпатичные физиономии: у некоторых почти совсем человеческий облик и даже подобие улыбки. Но стоит повернуться в противоположную сторону, как на меня наседают вооруженные демоны, предводительствуемые чудовищной старухой; они сверкают глазами, трясут пустыми черепами, их чресла опоясаны грозными мечами. А какой у них исполинский рост!
— Кто это? — спрашиваю я директора музея.
— Маски цам.
Демонический пантеон производит сильное впечатление. Директор знает название каждой маски, которые я тотчас записываю. Вытаскиваю ближе к свету одну маску за другой и, к удивлению посетителей музея, фотографирую. Но ничего большего об этих масках в музее мне узнать не удается. Начинаю расследование.
Прежде всего возвращаюсь в монастырь Гандан. Оказывается, некоторые ламы еще помнят пантомимы; одни принимали в них участие, другие были зрителями. Последний раз цам исполнялся в Монголии в 1928 году. У каждого монастыря был свой цам. Ничего большего ламы сообщить мне не могут. Лишь позже мне удается узнать, что старый лама, тот самый, под руководством которого был организован последний цам, еще жив. Позже, в 1958 году, мне довелось с ним встретиться. Теперь же я продолжаю поиски. В фотолаборатории Центрального музея я обнаруживаю несколько старых кинолент, на которых заснят цам 1928 года. Мне удается снять с этой киноленты 60 фотографий.
Нападаю еще на один след — туманное сообщение, что среди зрителей последних цам был какой-то европеец. Может быть, он описал эти танцы? Поиски в библиотеках ни к чему не приводят. Позже в Будапеште я узнал от профессора Лигети, что этим европейцем была советская монголистка Н. Шастина. Тогда я нашел в монгольском журнале за 1928 год, выходящем на русском языке, наглядное описание цамов. Сравнив это описание с рассказами устроителя танцев 1928 года, обнаружил, что они полностью совладают, только современная зрительница Шастина обратила больше внимания на технические детали, а устроитель — на сюжеты каждого танца.
