Утро вечера мудренее - Иванов Сергей Михайлович (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Скептики наличие сновидений в дельта-сне не признают. Но даже если это всего лишь воспоминания о быстрой фазе, мы все равно видим две несомненные вещи — связь между двумя фазами в сфере памяти и психическую деятельность, пусть даже и ограниченную одними воспоминаниями. Перед нами — единая система.
И ограничивается ли эта деятельность одними пассивными воспоминаниями? Динамика вегетативных явлений свидетельствует о другом. После того как человек засыпает, пульс его замедляется, но это замедление доходит лишь до конца стадии сонных веретен. Как только на сцене появляются дельта-волны, сердце начинает биться все чаще и чаще, к концу же дельта-сна частота пульса достигает предела. Такую же динамику обнаруживает и кожно-гальваническая реакция — один из основных показателей эмоциональной активности. Малейшее наше волнение, которого мы сами можем даже не почувствовать, влияет на работу потовых желез, кожа становится более влажной, ее электрическое сопротивление меняется, и на кривой, которую вычерчивает подключенный к датчику самописец, появляется соответствующий пик. В состоянии спокойного бодрствования реакция эта выражена очень слабо. Когда человек засыпает, она исчезает совсем и появляется лишь вместе с дельта-ритмом. Во второй половине дельта-сна, то есть в четвертой, самой глубокой стадии медленного сна, она уже не прекращается ни на секунду. Разыгрывается целая эмоциональная буря. Но вот после краткой промежуточной стадии, похожей на дремоту, наступает быстрый сон с его сновидениями. И что же? Кожно-гальваническая реакция появляется лишь время от времени, словно все переживания уже позади. В основном она совпадает с резкими вспышками быстрых движений глаз. Если человека разбудить после такой вспышки, он расскажет о ярком сновидении. Это понятно. Но почему кожно-гальваническая реакция сильнее проявляется в медленном сне, а не в быстром? Сны-то в медленной фазе более «умственные», чем в быстром, а в дельта-стадии их, может быть, и вовсе нет. Что же мы там переживаем?
ВОЛШЕБНОЕ КРЕСЛО
Во время сна, говорит Марсель Пруст, человек держит вокруг себя нить часов, порядок лет и миров. Просыпаясь, он инстинктивно, в мгновение ока, угадывает, где он находится и сколько времени он провел погруженный в сон. Но весь этот порядок может быть нарушен. Пусть перед утром, после бессонницы, сон овладеет им во время чтения, в позе для него непривычной. Тогда, пробудившись, он в первую минуту не узнает часа, ему будет казаться, что он прилег несколько мгновений назад. Если же он заснет совсем уж в несвойственной ему позе, например сидя в кресле, после обеда, тогда в мирах, вышедших из орбит, все перепутается, волшебное кресло помчит его через время и пространство, и в момент, когда он поднимет веки, ему покажется, что он лег несколько месяцев тому назад в другом месте.
«Но достаточно бывало, — продолжает Пруст, — чтобы в моей собственной постели сон мой был глубок и давал полный отдых моему уму; тогда ум мой терял план места, в котором я заснул, и когда я просыпался среди ночи, то, не соображая, где я, я не сознавал в первое мгновение и кто я такой; у меня бывало только… чувство существования, как оно может брезжить в глубине животного; я бывал более свободным от культурного достояния, чем пещерный человек; но тут воспоминание о нескольких местах, где я живал и где мог бы находиться, приходило ко мне, как помощь свыше, чтобы извлечь меня из небытия… В одну секунду я пробегал века культуры, и смутные представления керосиновых ламп, затем рубашек с отложными воротничками мало-помалу восстанавливали своеобразные черты моего „я“… Когда я просыпался, все вращалось вокруг меня во тьме: предметы, местности, годы. Тело мое, слишком онемевшее для того, чтобы двигаться, старалось по форме своей усталости определить положение своих членов, чтобы на основании этого угадать направление стены, место предметов обстановки, чтобы воссоздать и назвать жилище, в котором оно находилось. Память его, память его боков, колен, плеч, последовательно рисовала ему несколько комнат, в которых могло бы спать, между тем как вокруг него, меняя свои места соответственно форме воображаемой комнаты, вращались в потемках невидимые стены. И прежде даже, чем мое сознание, которое, сопоставляя все обстоятельства, стояло в нерешительности на пороге времени и форм, успевало отождествить помещение, мое тело припоминало для каждого род кровати, место дверей, расположение окон, направление коридора, вместе с мыслями, которые были у меня, когда я засыпал, и которые я снова находил при пробуждении. Мой онемевший бок, пытаясь угадать свое положение в пространстве, воображал себя, например, вытянувшимся у стены в большой кровати с балдахином, и тотчас я говорил себе: „Вот как, я не выдержал и уснул, хотя мама не пришла пожелать мне покойной ночи“: я был в деревне у дедушки, умершего много лет назад; и мое тело, бок, на котором я лежал, верные хранители прошлого, приводили мне на память пламя ночника из богемского стекла в форме урны, подвешенного к потолку на цепочках, камин из сиенского мрамора в моей спальне в Комбре в далекие дни, которые в этот миг я воображал себе настоящими…
Затем воскресало воспоминание нового положения; стена тянулась в другом направлении: я был в своей комнате у г-жи де Сен-Лу, в деревне: боже мой! уже по крайней мере десять часов, вероятно, обед уже окончен! Я слишком затянул мой послеполуденный сон… Эти кружащиеся и смутные клочки воспоминаний никогда не длились больше нескольких секунд… Я мысленно видел то одну, то другую комнату, в которых мне доводилось жить, и в заключение вспоминал их все в долгих мечтаниях, следовавших за моим пробуждением… Конечно, теперь я уже совсем проснулся, тело мое описало последний круг, и добрый ангел уверенности остановил все кругом меня, уложил меня под мои одеяла, в моей комнате и поставил на свои места в темноте мой комод, мой письменный стол, мой камин, окно на улицу и две двери».
Пруст пишет о том, что ощущает человек спросонок за те несколько мгновений, пока его сознание совершает переход от сна к бодрствованию. Это рассказ здорового человека, наделенного богатым воображением и недюжинной памятью, сохраняющей все оттенки чувственных ощущений и перипетий рассудка. У всякого здорового человека события, происходящие во внешнем мире или в сознании, фиксируются памятью в непрерывной последовательности; благодаря этому он всегда безошибочно ориентируется во времени и хорошо знает, что относится к прошлому, что к настоящему, а что к будущему.
Иначе чувствуют себя люди, у которых из-за различных поломок в мозгу расстроена память, например больные корсаковским синдромом. У этих больных поражены структуры, участвующие в сличении новых впечатлений с хранящимися в памяти образами-эталонами, и они не в состоянии фиксировать происходящее. Кошелек непосредственной памяти у них прохудился. Им очень трудно, а чаще просто невозможно удержать в сознании то, что с ними случилось минуту назад. О времени они имеют самое смутное представление; свое далекое прошлое, когда они еще не были больны, они помнят более или менее прилично, но недавнее прошлое сжимается у них в несколько отрывочных фрагментов. Чем больше впечатлений сохраняет память, тем больше человек «переоценивает» время — Пруст способен описывать то, что происходит в течение нескольких секунд, на пяти или шести страницах. Чем хуже у человека память, чем меньше она может удержать впечатлений, тем сильнее он «недооценивает» свое время. Вся жизнь может показаться такому человеку промчавшейся, как краткий сон. Корсаковский синдром с его нарушенной фиксацией событий демонстрирует нам самую крайнюю степень такой «недооценки» времени.
А как люди оценивают время, которое они провели во сне? Существует ли какая-нибудь зависимость между той или иной стадией сна и качеством фиксации происходящего? В поисках ответа на эти вопросы московский физиолог В. П. Данилин провел довольно простой эксперимент. Несколько ночей подряд молодых добровольцев будили посреди различных стадий сна и расспрашивали о том, что проносилось у них в голове перед самым пробуждением и сколько времени, как им кажется, они спали. Оценка признавалась правильной, если отклонение не превышало пятнадцати минут на час реального времени. Данилин исходил из предположения, что правильная оценка должна во всех случаях означать непрерывную фиксацию «событий», а неправильная — фиксацию прерывистую, или, во всяком случае, неудовлетворительную.
