Валентин Понтифекс - Сильверберг Роберт (мир бесплатных книг TXT) 📗
По-настоящему хорошо ниук рос только в Рифте, и Этован Элакка со своим урожаем занимал прочное место на рынке.
Земледелие наполняло жизнь Этована Элакки ощущением полезности, но не совсем удовлетворяло его любовь к красоте. Поэтому-то он создал у себя частный ботанический сад, где устроил восхитительную, живописную экспозицию, собрав со всех концов света всевозможные удивительные растения, какие только могли прижиться в теплом, влажном климате Рифта.
Были здесь алабандины с Цимроеля и Алханроеля всех естественных тонов и оттенков, а также большинство искусственно выведенных сортов. Были танигалы, твейлы, деревья из лесов Гихорны с цветами, которые лишь в полночь по пятницам являлись взору во всем своем ошеломляющем великолепии.
Имелись также пиннины, андродрагмы, пузырчатые деревья и резиновый мох; халатинги, выращенные из добытых на Замковой Горе черенков; караманги, муорны, сихорнские лианы, сефитонгалы, элдироны. Экспериментировал Элакка и со столь прихотливыми растениями, как огненные пальмы из Пидруида, которые иногда жили у него до пяти-шести сезонов, но в таком отдалении от моря никогда не цвели; игольчатыми деревьями с гор, которые быстро чахли без потребного им холода; странными, призрачными лунными кактусами из пустыни Велалисер, которые он безуспешно пытался оградить от слишком частых дождей. Этован Элакка не брезговал и местными растениями: выращивал странные надутые деревья-пузыри, качавшиеся, как воздушные шарики, на своих толстых корнях, и зловещие, плотоядные деревья-рты из лесов Мазадоны, поющие папоротники, капустные деревья, несколько громадных двикк, полдюжины папоротниковых деревьев доисторического вида. Для покрытия почвы он небольшими кучками рассаживал чувственники, которые своим скромным и изящным видом являли приятный контраст более ярким и выносливым растениям, составлявшим основу его коллекции.
Тот день, когда он обнаружил, что чувственники пожухли, начинался великолепно. Ночью прошел небольшой дождик, но ливня, как заметил, совершая обычный обход сада на рассвете, Этован Элакка, не предвиделось; воздух был прозрачен настолько, что лучи восходящего солнца били в глаза зеленым огнем, отражаясь от гранитных скал на западе. Сверкали цветы алабандины; деревья-рты, проснувшиеся голодными, безостановочно шевелили щупальцами и пестиками, полупогруженными в глубокие чащи, расположенные посреди огромных розеток. Крошечные долгоклювы с малиновыми крыльями порхали, как ослепительные искорки, между ветвей андродрагмы. Но поскольку в Элакке было сильно развито предчувствие дурного – ночью он видел нехорошие сны со скорпионами, дхимсами и прочей нечистью, что копошилась на его земле, – он почти не удивился, наткнувшись на злосчастные чувственники, почерневшие и скукожившиеся от неведомой болезни.
Все утро до завтрака он работал в одиночестве, угрюмо вырывая поврежденные растения. Если не считать пострадавших отростков, они были живы, но спасти их не представлялось возможным, поскольку увядшая листва никогда не восстановится; а если бы он попытался их подрезать, то нижняя часть все равно погибла бы от боли. Потому он и вырывал их десятками, с содроганием ощущая, как они корчатся у него в руках, а потом соорудил погребальный костер, после чего вызвал к посадкам чувственников старшего садовника вместе с рабочими и спросил, знает ли кто-нибудь, что привело растения в такое состояние. Но никто не смог ничего сказать.
Происшествие повергло его в уныние, но не в обычае Этована Элакки было надолго опускать руки, и уже к вечеру он раздобыл сотню пакетиков с семенами чувственников из местного питомника: сами растения он, разумеется, купить не мог, поскольку при пересадке они не выживали. Весь следующий день он высаживал семена. Через шесть-восемь недель от случившегося не останется и следа. Он расценил гибель растений как небольшую загадку, которая, возможно, когда-нибудь разрешится, но, скорее всего, нет, – и выбросил ее из головы.
День или два спустя к первой загадке прибавилась вторая: пурпурный дождь. Необычное, но безобидное событие. Все сошлись на одном: «Должно быть, меняется направление ветра, вот и заносит скувву так далеко на запад!» Песок продержался меньше одного дня, а потом очередной ливень смыл все дочиста, заодно с воспоминаниями Этована Элакки.
Но ниуковые деревья…
Через несколько дней после пурпурного дождя Элакка наблюдал за сбором урожая плодов ниука, когда к нему подбежал старший десятник, худощавый невозмутимый хайрог по имени Симоост. Он находился в состоянии, которое применительно к Симоосту можно было назвать ужасным возбуждением: змееобразные волосы растрепаны, раздвоенный язык мелькал так, словно норовил выскочить изо рта. Хайрог закричал:
– Ниук! Ниук!
Серовато-белые листья деревьев ниук имеют форму карандаша и стоят вертикально редкими пучками на окончаниях двухдюймовых побегов, будто внезапный удар электричеством заставил их встать торчком. Само дерево очень тонкое, а ветки настолько немногочисленны и корявы, что такое положение листьев придает ниуку забавный колючий вид, благодаря чему его невозможно ни с чем спутать даже на большом расстоянии; но когда Этован Элакка побежал вслед за Симоостом к роще, то разглядел еще за несколько сотен ярдов нечто, с его точки зрения, невообразимое: на всех деревьях листья свисали вниз, будто это были не ниуки, а какие-нибудь плакучие танигалы или халатинги!
– Вчера они были в порядке, – сказал Симоост. – И сегодня утром тоже!
Но сейчас… сейчас…
Этован Элакка достиг первой группы из пяти деревьев и положил руку на ближайший к нему ствол, показавшийся необычно легким: он толкнул и дерево поддалось. Сухие корни легко вывернулись из почвы. Он толкнул второе, третье…
– Листья… – добавил Симоост. – Даже у мертвого ниука листья повернуты вверх. А тут… Ничего подобного мне видеть не доводилось.
– Неестественная смерть, – пробормотал Этован Элакка. – Это что-то новое, Симоост.
Он бросался от группки и группке, опрокидывая деревья; после третьей перешел на шаг, а на пятой опустил голову и еле переставлял ноги.
– Умерли… все умерли… все мои красавцы-ниуки…
Погибла вся роща. Они погибли обычной для ниуков смертью, стремительно, потеряв свои соки через пористые ветки; но ниуковая роща, засаженная ступенчатым способом по десятилетнему циклу, не должна была засохнуть целиком, а странное поведение листьев оставалось необъяснимым.
– Надо известить сельскохозяйственного агента, – сказал Этован Элакка.
– А еще, Симоост, пошлите кого-нибудь на ферму Хагидона, к Нисмейну и к тому… как его… возле озера, чтобы узнать, как у них с ниуками.
Интересно, это болезнь? Но у ниуков не бывает болезней… какая-нибудь новая, а, Симоост? Идет на нас, как послание Короля Снов?
– Пурпурный дождь, сэр…
– Немного цветного песка? Какой от него может быть вред? На той стороне Рифта дождь бывает раз по десять в году, но там его и не замечают. Ох, Симоост, ниуки, мои ниуки!…
– Это пурпурный дождь, – твердо заявил Симоост. – Он совсем не такой, какой бывает на востоке. Он другой, сэр, ядовитый! Он убил ниуки!
– И чувственники тоже, за два дня до того, как прошел?
– Они очень нежные, сэр. Возможно, они почувствовали яд в воздухе, когда приближался дождь.
Этован Элакка пожал плечами. Может, так оно и есть. А может быть, ночью прилетали метаморфы из Пьюрифайна на метлах или каких-нибудь волшебных летающих машинах и наслали на землю некие гибельные чары. Может быть. В мире, состоящем из «может быть», все возможно.
– Что толку строить догадки? – горько спросил он. – Мы ничего не знаем.
Кроме того, что ниуки погибли, и чувственники тоже умерли. Что стоит на очереди, Симоост? Кто следующий?
