Другая жизнь? - Горбовский Александр Альфредович (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗

Знак вопроса 1992 № 4

Александр Альфредович Горбовский

Другая жизнь?

Тонкие сущности, неведомые существа

Бытие, недоступное глазу

Представление о каких-то сущностях, живущих рядом с нами, но не воспринимаемых нашими органами чувств, присутствовало в сознании человека практически всегда. Оно пронизывает религии и мифологические системы разных народов. Можно с уверенностью утверждать, что в истории человечества не было периода, когда в системе воззрений не присутствовал бы этот элемент.

Воззрения теологов (богословов), философов и мистиков на эти сущности могут заинтересовать и тех, кто сегодня пытается осмыслить подобные феномены. Приведу поэтому некоторые мысли Аристотеля. Он считал, что, помимо людей, зверей, птиц и других известных форм жизни, в мире присутствуют еще некие сущности, не воспринимаемые нашими органами чувств, обладающие более тонким, эфирным телом. И они столь же реальны, как и те, которых можно увидеть. Аристотель, как и другие философы разных эпох, разделявшие это убеждение, высказывал его, не утруждая себя какими-то доказательствами и аргументами. Он не ставил перед собой цели убедить кого-то. Кроме того, знание этой иной реальности, ощущение ее бытия — область скорее глубокой интуиции, чем логических выкладок и рационалистических построений. Поэтому и были так лаконичны мыслители, лишь упоминая, но не аргументируя это свое убеждение. «Признаюсь, — писал Кант, — что я очень склонен к утверждению существования в мире нематериальных существ…»

Пожалуй, более определенно, чем другие, высказывался К.Э.Циолковский. Он верил в возникновение на самой заре существования Вселенной неких «существ, устроенных не так, как мы, по крайней мере из несравненно более разреженной материи». За миллиарды лет своего бытия существа эти, считал ученый, могли достичь «венца совершенства». «Умели ли они сохраниться до настоящего времени и живут ли среди нас, будучи невидимы нами?» — спрашивал Циолковский.

Неспособность наша к восприятию этих тонких структур, иных сущностей, сравнима, возможно, с неспособностью насекомых, скажем пчел, воспринимать существование человека. Люди занимаются пчеловодством более 10 000 лет. Десять тысячелетий подряд они используют пчел, изучают их. Но при этом для самих пчел человек, оказывается, остается за барьером восприятия. Зрение их устроено таким образом, что позволяет различать лишь расплывчатые контуры ближних предметов. В этом колышащемся мареве туманных очертаний контуры человека или контуры дерева одинаково неразличимы и равно безразличны им. Пчелы, считает известный французский исследователь Реми Шо-вен, даже не подозревают о существовании такого существа, как человек. В той реальности, в которой пребывают они, нет ни человека, ни человечества.

Подобно пчелам, не догадывающимся о существовании человека, мы не воспринимаем, возможно, иные сущности, обитающие рядом с нами. Правда, можем допустить мысль, что они есть. Но каково бытие этих сущностей, каковы мотивы и цели их поступков, если они вообще присущи им, этого мы не знаем. Может быть, они разводят человечество так же, как мы разводим пчел? Неизвестно. Впрочем, может, и слава Богу, что неизвестно.

Рядом с нами

Если у философов и мыслителей представление о неведомых сущностях только присутствует в широком спектре их разнообразных воззрений, то для шаманов, колдунов и многих экстрасенсов это представление — важный компонент их реальности. Эти сущности, по их убеждению, причастны человеческому бытию, они активно участвуют в магической практике, помогая или, наоборот, препятствуя.

Представление о таких сущностях, незримо пребывающих рядом с нами, издавна жило в народном сознании. Часто сущности эти бывают связаны с определенным местом: духи гор, озера или реки. В Средней Азии и на Востоке это всевозможные джинны, аджины, пери, дэвы. В представления о таких сущностях неизбежно переносятся чисто человеческие категории: понятия большей или меньшей силы, могущества, добра или зла, другие свойства и качества, присущие самому человеку.

Русский народ из таких сущностей, связанных с определенным местом, чаще других упоминает домового. Обычно это друг дома, заботящийся о людях, которые живут в нем. В некоем мистическом смысле именно он, является хозяином дома, люди же, живущие в нем, поколения, сменяющие друг друга, — как бы постояльцы. Поэтому, поселяясь в доме или приходя в пустующий дом, чтобы просто переночевать там, полагалось просить разрешения у домового.

Переезжая в новый дом, обычно звали с собой домового. Для этого применяли разные, порой произвольные приемы и слова. Иногда накануне отъезда специально ставили у дверей веник, чтобы на нем везти домового в новый дом. В Новгородской области, когда при переезде ломали старую избу, считалось неблагодарностью и грехом бросить в ней домового. Выносили икону и хлеб и звали; «Батюшка домовой, выходи домой». Икона в этой ситуации — деталь не случайная. Как доброе существо, покровитель дома и семьи домовой вовсе не антагонистичен светлому началу и церкви. Считается, что имя Господне, окропление святой водой, молебен в доме ничуть не мешают ему.

Обычно домовой предпочитает, чтобы хозяевам было известно о нем, и находит способы время от времени ненавязчиво дать знать о себе. Есть сообщения, хотя они и очень редки, что иногда он «показывается», т. е. его можно увидеть. Вот некоторые из таких свидетельств, записанных в начале века в разных местах России. «Пришли из бани, видим: по лестнице на чердак — в красном сарафане, титьки наружу, за печку побежала» (Архангельская губерния). «Всего на все только немного кошки побольше, да и тулово похоже на кошкино, а хвоста нет; голова как у человека, нос-от горбатый-прегорбатый, а рот-от щирокущий» (Вологодская губерния). «Однажды спал я вместе с матерью и проснулся, а ночь была месячная, и накинул на шею матери свою руку, а под руку попала кошка, она сидела на затылке, на волосах, и была не наша, а какая-то серая. На другой день я спросил у матери о чужой кошке, и она мне сказала: «Полно, дурак. Это был домовой, заплетал у меня косу» (Вологодская губерния). Судя по рассказам, заплетение косиц (или завязывание узлов) — любимое занятие этой сущности. Или во всяком случае, то занятие, которое больше, чем другие, оказывается заметно людям. Вот один из таких рассказов, записанный этнографом:

«У нас четыре коня было. Одного-то невзлюбил домовой, и все.

Утром приходят мужики: у всех овес насыпан, гривы заплетены (он им косички мелкие-мелкие плетет). А этот вспаренный весь, храпит».

Другой случай, записанный, как и предыдущий, в наше время. «Лошадь утром хватишься — мокра вся. В чем дело? На ней же никуды не ездили! Она тут, во дворе, была. Одна и та же лошадь. Бились, бились вот так. В чем же дело? Ниче не можем понять. Вся закружавет, мокра! Но теперя нас спрашивают:

— А вы не видали, никто на ей не выезжает?

— Дак нет. Ходим же вечером поздно, сено бросам и утром ходим бросам — никто ниче не видал.

И вот опять же свои же научили:

— Это на ней «хозяин» ездит какой-то.

— Дак мы же хозяева.

— Да нет, — говорит, — не вы. Надо ладить.

И вот изладили, значит, — не стало этого получаться».

Нередко существа эти бывают наделены своего рода чувством юмора. Стаскивание одеяла со спящих — довольно частая их шутка.

Не буду говорить здесь о других сущностях, связанных с определенным местом, — леших, водяных и прочих, ограничившись домовым, как более знакомым и, возможно, именно в силу этого представляющимся мне наиболее симпатичным.

Некоторые, говоря о таких сущностях, понимают связь с тем или иным местом как пребывание, «проживание» в данном месте. Скажем, дух озера живет в нем наряду с другими, но только видимыми нам существами, как живут в нем, скажем, карпы, караси или утки. Углубленный же взгляд готов видеть в такой сущности нечто более сложное, скажем, некое полевое образование, контуры которого совпадают с очертаниями озера и которое каким-то образом как бы включает в себя всех, обитающих в нем, образуя совокупность, осознающую себя как некое «я».