Стратегический взгляд: Америка и глобальный кризис - Бжезинский Збигнев Казимеж (бесплатная регистрация книга .txt) 📗
На ранних стадиях политическое пробуждение отличается особой лихорадочностью и агрессией. Накалу способствует глубокое чувство исторически усугубленной уверенности в собственной правоте. Кроме того, вначале политическое пробуждение сосредоточено на национальном, этническом и религиозном самоопределении, которое выливается в оппозицию внешнему врагу, а не в абстрактные политические концепции. Так, патриотически-националистические настроения в Европе изначально вспыхивали в ответ на посягательства Наполеона. Расшевелить Японию конца периода Эдо (правления клана Токугава) в XIX веке помогла пропаганда против иностранного влияния, которая к первой половине XX века обернулась экспансивным милитаристским национализмом. В Китае протест против имперского владычества, вскипевший во время Боксерского восстания на рубеже XIX–XX веков, постепенно перерастал в националистическую революцию и гражданские войны.
В нынешнем постколониальном мире политически пробудившихся объединяет общий взгляд на историю, который трактует их ущемленность относительно других, длительное притеснение извне, отсутствие самоуважения и личную неустроенность как коллективное наследие западного господства. Острие антиколониального протеста, подогреваемого еще не изгладившимися воспоминаниями о британском, французском, португальском, испанском, бельгийском, голландском, итальянском и немецком колониальном владычестве, направлено на Запад. В мусульманских странах Ближнего Востока, несмотря на преклонение многих молодых мусульман перед американской массовой культурой, велико недовольство американским военным вмешательством на Ближнем Востоке и поддержкой Израиля, которые рассматриваются как проявления западного империализма, а значит, и основная причина их ущемленности [3].
Внимательный анализ этого явления вскоре после окончания «холодной войны» позволил заключить, что «общий фундаментальный элемент культуры незападных народов – это вызванное Западом глубочайшее негодование» [4], что подтверждают, например, строки сенегальского поэта Давида Диопа из стихотворения «Стервятники»:
Стихотворение выразило антиимпериалистические чувства значительной части новой интеллигенции пост-колониальных регионов. Если мировоззрение политически разбуженного населения развивающихся стран будет складываться из подобной неприязни к Западу, более благотворные демократические ценности, которые Запад, хочется надеяться, нес миру на заре XXI века, могут утратить историческую актуальность.
Примечательны также два дальнейших косвенных последствия глобального политического пробуждения. Во-первых, оно означает конец относительно недорогих односторонних военных кампаний, проводимых технологически более совершенными экспедиционными силами Запада против политически пассивного, плохо вооруженного и обычно разрозненного местного населения. В XIX веке воины Центральной Африки в лобовом столкновении с британцами, кавказцы – с российскими войсками или индейцы – с американскими обычно терпели стопроцентные потери по сравнению со своими более организованными и лучше вооруженными противниками. Политическое пробуждение способствует сплоченности, тем самым делая внешнее доминирование более трудоемким, как демонстрирует в последние годы высокомотивированное, более стойкое и тактически изобретательное народное сопротивление («народная война») вьетнамцев, алжирцев, чеченцев и афганцев иностранному вмешательству. В этой борьбе победа не всегда достается тем, кто имеет технологическое преимущество.
Во-вторых, распространяющееся политическое пробуждение подчеркивает прежде незаметную грань соревновательной международной политики – глобальное системное соперничество. До наступления индустриальной эры центральным и определяющим фактором в борьбе за доминирование было военное превосходство (вооружение, организация, мотивация, подготовка и стратегическое командование), подкрепленное соответствующими финансами, притом что зачастую исход соперничества решался одной-единственной морской или сухопутной битвой.
В наше время существенным компонентом национального влияния в глазах общественности становятся сравнительные показатели развития. До XIX века никто не принимал во внимание (да они и не были доступны) сравнительные социальные характеристики в соперничестве между Францией и Великобританией, Австро-Венгрией и Османской империей, не говоря уже о Китае и Японии. Однако менее чем за столетие сравнение социальных характеристик обрело большую значимость в борьбе за создание положительного образа в глазах международной общественности, особенно для главных конкурентов, таких как СССР и США в годы «холодной войны» или для США и Китая в нынешнее время. Сейчас варьирующиеся социальные условия принимаются в расчет повсеместно. Быстрый и неограниченный доступ к международным новостям и информации, доступность многочисленных социальных и экономических индексов, растущее взаимодействие между географически разделенными экономиками и биржами, распространенная привычка полагаться на телевидение и Интернет – все это приводит к непрерывному сравнению текущих и прогнозируемых успехов основных социальных систем. Системное соперничество между основными конкурентами находится под пристальным наблюдением, и его исход в глазах мировой общественности во многом зависит от результативности – тщательно измеренной и спрогнозированной на десятилетия вперед – экономики и социальной системы обеих стран по сравнению друг с другом.
В результате мир в беспрецедентной степени формируется под влиянием общественных эмоций, коллективных представлений и конфликтующих национальных идей, уже не подчиняясь объективной власти какого-то одного региона, обособленного в политическом и культурном отношении. Поэтому хотя Запад как таковой еще жив, его глобальное доминирование уже в прошлом. Что, в свою очередь, подчеркивает зависимость будущей роли Запада от Америки, от ее внутренней стабильности и исторической релевантности внешней политики. От прочности американского строя и от действий Америки за рубежом зависят место и роль Запада в новом объективном и субъективном глобальном контексте. Оба вопроса сейчас остаются открытыми, и их конструктивное решение – насущная и единственная в своем роде задача Штатов.
Таким образом, если Америка хочет и дальше играть конструктивную глобальную роль, привлекательность ее системы необходимо поддерживать, демонстрируя актуальность ее основополагающих принципов, динамизм ее экономической модели, добрую волю народа и правительства. Только так Америка сможет вернуть свой исторический импульс, особенно учитывая растущие симпатии к Китаю у «третьего мира». Так, например, выступая непримиримым борцом за антиколониальную политику в конце Второй мировой, именно Штаты стали предпочтительной (по сравнению в первую очередь с Великобританией) моделью для государств, стремящихся достичь модернизации путем свободного предпринимательства. Когда государство держит в руках вожжи истории, ему легче отстаивать свои интересы. И хотя ярко выраженной идеологической альтернативы Соединенным Штатам в этом веке еще не появилось, если американская система утратит в глазах общественности свою актуальность, ее вполне может затмить своими успехами китайская.
В таком случае опасность грозит всему Западу в целом. Идейный закат Америки ослабит политическую прочность и международное влияние Европы, которая останется одиноким островом в потенциально более бурном политическом море. Евросоюз – с его стареющим населением, снижением уровня рождаемости, государственными долгами, превышающими американские и, на данном этапе исторического развития отсутствием общеевропейского стремления стать ведущей державой – вряд ли сможет добиться былой притягательности Америки или исполнить ее глобальную роль.
