Страх. История политической идеи - Кори Робин (читать книги регистрация .TXT) 📗
Как в годы холодной войны, так и сегодня гражданское общество служит и заменой государства, применяя репрессивные меры, недоступные правительству, и отягощая налагаемые последним наказания, и дополнением государства, выполняющим то, что государственные служащие не могут выполнить самостоятельно. Наиболее красноречивым примером первого рода функций являются средства массовой информации. Администрация Буша, сдерживаемая Поправкой I, не может осуществлять предварительную цензуру или угрожать журналистам карательными санкциями — арестами или штрафами — за публикацию нежелательных материалов. Но Поправка I не содержит ничего, что заставляло бы издателей, продюсеров и редакторов отказываться от самоцензуры, как мы уже видели в предыдущей главе. Поправка I также не запрещает им угрожать санкциями в отношении их подчиненных, которые уклоняются от подачи информации в политически «правильном» духе. Руководители информационных сетей уже применили санкции к таким известным репортерам, как Кристиана Аманпур из «Си-эн-эн» или Эшли Бэнфилд и Питер Арнетт из «Эн-би-си», за их критические отзывы о войне в Ираке или о стиле освещения событий этой войны в изданиях и программах их корпораций. Аманпур отделалась вызовом в кабинет руководителя «Си-эн-эн», зато Арнетт был уволен, а Бэнфилд понижен в должности 63. Но помимо этих получивших огласку примеров самоцензуры и робости в средствах массовой информации, имели место бесчисленные и потому менее заметные примеры того, какие проблемы возникали у журналистов низшего звена или у не приобретших публичной известности служащих редакций и новостных служб. Один из ветеранов компании «Фокс ньюс» свидетельствует, что служба новостей «находится под постоянным контролем и наблюдением администраторов» и «жесткое давление менеджеров… может быть как неназойливым, так и явным». Незащищенные «служащие, многие из которых слишком молоды и не успели продвинуться в журналистской иерархии, не состоят в союзах и не находят поддержки в отношении распоряжений, которые их вынуждают исполнять, приобретают немотивированное желание угождать высшему начальству» 64. Один случай, имевший место в конце 2001 года и прошедший малозамеченным, может пролить некоторый свет на функционирование этих скрытых механизмов насилия. 31 октября Рей Гленн, старший выпускающий редактор газеты «Панама-Сити ньюс хералд», издающейся во Флориде, выпустил служебную записку следующего содержания:
Вниманию Хэла [Хэл Фостер, исполнительный редактор]: НЕ ПОМЕЩАТЬ на странице А1 снимки человеческих жертв среди гражданского населения. Редакция дружественной нам газеты в Форт-Уолтон-бич пошла по этому пути и получила сотни электронных и иных посланий угрожающего содержания. Также вниманию Хэла: не помещать телеграфных сообщений, относящихся к жертвам среди мирного населения, случившихся в ходе войны США в Афганистане. О них следует уведомлять читателей в текстах репортажей. Если в целях преуменьшения масштабов потерь среди гражданского населения сообщения требуется переписывать, ТАК и поступать. Исключение должны составлять случаи, когда американские военные силы наносят удары по детским приютам, школам и т. п., в результате чего гибнут сотни детей.
И далее редактор заключает свою служебную записку угрозой, словно его инструкции выражены недостаточно ясно: «Неисполнение этих или других существующих правил повлечет риск утраты работы» 65. Другой пример слияния федерального правительства и гражданского общества, т. е. организаций, непосредственно работающих с рядовыми гражданами, мы видим в создании широко разрекламированной Системы оповещения и предотвращения терроризма (TIPS). Согласно некоторым сообщениям федеральное правительство при помощи TIPS использует каждого 24-го гражданина страны для получения сообщений о деятельности других граждан. Оно приостановило демонстрацию выпускаемого компанией «Фокс» телесериала «Самые желанные в Америке» с целью принятия сигналов от упомянутых информаторов 66. Такие корпорации, как «Офис-макс», согласились «докладывать правоохранительным органам о подозрительных или сомнительных заказах на опубликование или копирование документов» 67. Хотя политологи часто говорят, что правительство стремится монополизировать контроль над механизмами устрашения, на самом деле оно активно передает их в распоряжение частных организаций. В конце ноября 2002 года «Уоллстрит джорнал» сообщила о «самом масштабном разведывательном эксперименте, который ФБР когда-либо проводило в частном секторе». Агенты ФБР распространили списки подлежащих наблюдению лиц в банках, туристических фирмах, службах проката автомобилей и в казино на всей территории страны. Пусть даже ФБР признало, что в эти списки попали имена ни в чем не виновных людей; списки распространились настолько широко, что, как сказал один высокопоставленный чиновник из отдела по борьбе с терроризмом, «мы уже не контролируем хождение этих списков» 68.
Парадоксально, но именно те свойства гражданского общества, которые должны явиться его наиболее привлекательными чертами, — плюрализм, автономия, охрана частной жизни — благоприятствуют распространению репрессивного страха. Подобно установленному при федерализме разделению властей, плюрализм и многообразие гражданского общества создают больше возможностей для участия людей в репрессивных акциях. В одном отчете специалиста по общественной информации, который в эру маккартизма занимался «очищением» служащих, занесенных в черные списки от подозрений, чтобы они могли работать на телевидении и радиовещании, прослеживается связь между многоликим гражданским обществом и политическими репрессиями. Я приведу текст этого документа целиком, так как уже по его объему можно судить, как много участников, институтов и интересов переплетаются в процессе репрессий. Этот текст, читающийся как пародия на Монтескьё, «Статьи Конфедерации» [57] и Токвиля, касается системы сдержек и противовесов, юридических процедур и групповых интересов в условиях плюрализма. Отсюда видно, что многообразие делает репрессии не менее безвредными, но более изощренными, создавая все новые условия для малодушия и политической униженности.
Если человек чист и приходит ко мне, я в первую очередь изучаю его послужной список. Главным образом я выясняю, включает ли он обвинения в принадлежности к Коммунистической партии. Я желаю определить, может ли он «быть очищен». Если я убеждаюсь, что он не коммунист, а если и был коммунистом, то изменил свои убеждения, то я интересуюсь, беседовал ли он с представителями ФБР. Если нет, я объясняю ему, что он должен первым делом обратиться в ФБР и рассказать там обо всем, что ему известно. Я предлагаю ему сказать: «Я гражданин и патриот, и я прошу вас: задавайте мне любые вопросы, какие у вас имеются».
Затем я выясняю, попадал ли этот человек в черные списки, — где ему запрещено работать, кто именно в данной отрасли отстраняет его от работы и кто именно за пределами данной отрасли привил ему заблуждения. Если, допустим, это Американский легион [58], я обращаюсь к кому-то из руководства Легиона и говорю, что мой клиент пришел ко мне за помощью и утверждает, что он невиновен. В ответ я могу услышать: «Почему же тогда этот парень 47 раз заносился в черные списки, и я знаю людей, которые говорят, что не доверяют ему?» На это я возражаю: «Я намерен предложить ему выступить с заявлением». Затем, когда человек из Легиона получает заявление и знакомится с ним, я снова обращаюсь к нему и прошу его письменно удостоверить, что он этим заявлением удовлетворен. Как правило, он отвечает: «Письменных свидетельств я давать не буду но если кто-нибудь этим человеком заинтересуется, то пусть свяжется со мной».
В процессе своей деятельности я могу обнаружить, что в деле принял участие Джордж Сокольски [консервативный журналист, который в своих обозрениях нередко обвинял или очищал людей от обвинений в принадлежности к коммунистам]. Я обращаюсь к нему и сообщаю: человек из Легиона считает, что с моим клиентом все в порядке. Если мне удается убедить Сокольски, я связываюсь с Виктором Райзелем, Фредом Уолтменом [также журналисты] или с кем бы то ни было, кто также имеет отношение к делу. Когда я заручаюсь четырьмя «свидетельствами» подобных влиятельных людей, то направляюсь к Джеку Рену из «Бэттен, Бартон, Дюрстайн и Осборн» [рекламное агентство в Нью-Йорке] и к «менеджеру по безопасности» в «Си-би-эс».
Я выжидаю несколько дней, после чего звоню Рену. Возможно, он скажет мне: «Вы сошли с ума. Мне известно 15 пунктов, по которым этот парень не дал объяснений». Тогда я вызываю своего клиента. Он приходит, стонет, жалуется и бьется головой о стену. Он говорит: «Я покопался в памяти. Я опросил жену и агента. Они ничего не могут припомнить».
Я перезваниваю Рену, и он говорит: «Когда ваш приятель будет готов к очистке, я поговорю с ним». В таком случае мы заходим в тупик. Мой парень очищен, но работу получить не может. Я знаю случаи, когда пострадавшие мыкались от восьми до десяти месяцев после «очищения», прежде чем находили работу…
И наконец… есть вариант, что Рен снимет трубку, позвонит режиссеру или продюсеру и скажет: «Почему вы не даете Биллу роль в вашем шоу?»
…Человек, попавший в передрягу, даже если у него имеются убедительные доводы в свою пользу, остается выключенным из жизни, пока не встретит кого-то вроде меня, т. е. того, кто проведет его по джунглям людей, которых необходимо удовлетворить. Ему придется убеждать этих людей всякий раз заново. Обычно он находит адвоката и терпит неудачу; бывает, что он прибегает к помощи специалиста по общественной информации или агента по печати и рекламе, который не доверяет «очистителям», и он только теряет время 69.
