Партия расстрелянных - Роговин Вадим Захарович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Артузов был обвинён в работе на германскую разведку с 1925 года, на французскую — с 1919, а на английскую — даже с 1913 года. Но и в этом, насквозь фальсифицированном деле встречаются такие показания обвиняемого, какие было не под силу выдумать ежовским следователям. Артузов сообщил, что политическая программа, которую разделяли Бухарин, Рыков, Томский и Тухачевский, состояла в том, чтобы восстановить иностранные концессии, добиться выхода советской валюты на мировой рынок, отменить ограничения на выезд и въезд в СССР иностранцев, разрешить свободный выбор форм землепользования — от колхоза до единоличного хозяйства, провести широкую амнистию политзаключённых и свободные демократические выборы, установить свободу слова, печати, союзов и собраний. Как видим, речь шла о вполне реалистической политической программе, направленной не на разрушение, а на укрепление принципов социализма.
Передавая свои разговоры с Ягодой, Артузов сообщил: Ягода говорил ему, что в стране и особенно в партии царит недовольство руководством, «деспотизм которого находится в кричащем противоречии с декларациями о советской демократии» [655].
Такое политическое недовольство даже в самый разгар большого террора проявлялось в поведении коммунистов и беспартийных, находившихся на воле. Об этом свидетельствуют, в частности, документы, извлечённые из партийных архивов Запорожья. Так, коммунист Телешко в заявлении, направленном в областную контрольную комиссию, писал о «всевластии аппарата» и «невероятном внутрипартийном сталинском зажиме». Студент медицинского техникума Яхно на собрании, посвящённом обсуждению проекта конституции, заявил: «У нас в СССР демократии нет и не будет, а всё делалось и делается так, как диктует диктатор Сталин». На запорожских заводах распространялись антисталинские листовки, а на стене ферролитейного завода появилась надпись: «Товарищи, остерегайтесь, Россия гибнет. Сталин истребляет народ. ЦК ВКП(б)» [656].
Ещё одним источником для характеристики подлинных настроений советских людей в годы великой чистки могут служить их письма влиятельным людям страны, депутатам Верховного Совета СССР и т. д. Так, в 400 письмах, находящихся в депутатском архиве А. Н. Толстого, затрагивается тема репрессий. Любопытно, что Толстой до конца своих дней хранил эти письма, невзирая на их опасное содержание и на встречавшиеся в них нелестные оценки его собственного поведения. Эту депутатскую почту можно разделить на три группы.
Первую составляют письма, не только подписанные авторами, но и содержащие их обратные адреса. В одном из таких писем В. В. Калинин, рассказывая о судьбе своего репрессированного брата, замечал: «Я заранее знаю, что Вы ничего сделать не можете, что Вы ничем не сможете помочь. Вы получаете сотни писем с подобным содержанием. Я прошу Вас не за брата, у меня другое к Вам». Зная из печати, что Толстой работает над книгой о Сталине, Калинин обращался к нему со следующими словами: «Неужели нет защиты от карьеристов, подхалимов и трусов, которые на каждом лозунге, вчера на коллективизации, сегодня на бдительности, зарабатывают на хлеб… Неужели вы, депутаты, созданы только для того, чтобы кричать ура Сталину и аплодировать Ежову». Обращаясь к писателю с просьбой передать это его письмо Сталину, Калинин писал: «Не бойтесь, я не сумасшедший, я живой человек, у меня есть семья, есть сын, есть работа, которую я люблю, я не карьерист, не подхалим… Трус? — может быть, не больше, чем другие. Но сейчас для меня чувство правды сильнее страха перед 10-тью годами лагеря» [657].
А. В. Филиппченко, жена известного ученого, осуждённого на 10 лет без права переписки, также рискуя собственной свободой, сообщала, что от вышедших на свободу сокамерников её мужа она узнала: его признания были получены путём применения «исключительно жестоких мер воздействия, таких, которые не может выдержать человек» [658].
Вторая группа писем также подписана, но без указания обратного адреса. К этой группе принадлежит письмо Козуба, подчёркивавшего, что не могут пользоваться народным признанием писатели, которые «пишут неправду, подхалимничают под существующий строй и славят одно имя Сталина, от которого плачут народы и который создал искусственную голодовку, от которой умерли миллионы» [659].
Соловьёв из Ташкента упрекал писателя за замалчивание положения миллионов советских заключённых. «Знаете ли Вы о том, что заключённые находятся в кошмарных условиях, что их не считают за людей… и что благодаря этому они погибают медленной и мучительной смертью?» Соловьёв сообщал о себе, что в годы гражданской войны он служил в Красной Армии, но после того, как в 1931 году был отправлен «„в порядке профилактики“ в ссылку, перешёл на нелегальное положение» [660].
Третья группа писем, содержащая наиболее смелые и обличительные высказывания, отправлена без подписи. В одном из таких писем безымянная женщина, откликаясь на речь Толстого об еврейских погромах в Германии, замечала, что нисколько не легче участь заключённых в застенках НКВД. Приводя многочисленные примеры садизма тюремщиков, она писала: «Ужасным веет вообще от рассказов об Астрахани. Там не щадили ни юнцов, ни стариков, одна женщина, доведённая до отчаяния допросами, выбросилась из окна 3 этажа и разбилась на глазах у прохожих. Неужели астраханские дела не вопиют о себе?.. Неужели и Вы замолчите?» [661]
В отклике на ту же речь другая корреспондентка писала, что немецкие евреи «могут кричать, вопить, и весь цивилизованный мир, в том числе и Вы, уважаемый писатель, можете протестовать и возмущаться». В отличие от этого, невинные женщины, находящиеся в советских лагерях, «уже обезумевшие от страха… не имеют права написать: за что? за что? за что?!» [662]
Страстную инвективу сталинскому режиму представляет анонимное письмо, в котором говорится: «Люди, называющие себя отцами отечества, люди, ставшие во главе народа,— вдруг обрушивают на наши головы самый гнусный, дикий и бессмысленный террор! По всему многострадальному лицу России несётся вой и стон жертв садистов, именующих себя „бдительным оком революции“. Два года диких, открытых издевательств. Об этом циничном разгуле… Вы знаете… и молчите. Где же правда писателя земли Русской?» Упоминая о том, что «кровавое дело свершилось, осчастливленные граждане удовлетворились каким-то бормотаньем о конце ежовщины», автор писал, что те, кто был выпущен из тюрем, превратились в « калек нравственных и физических» [663].
Наиболее сильным представляется мне письмо женщины, рассказывавшей, как она разорвала портрет Толстого после прочтения статьи, излагавшей содержание его романа «Хлеб». «Вы казались мне тем инструментом, который никогда, ни в каких условиях не может издавать фальшивую ноту,— говорилось в письме.— И вдруг я услышала вместо прекрасной мелодии захлебывающийся от восторга визг разжиревшей свиньи, услышавшей плеск помоев в своём корыте… Ведь в „Хлебе“ вы протаскиваете утверждение, что революция победила лишь благодаря Сталину. У вас даже Ленин учится у Сталина… Ведь это приём шулера… Вы показываете Троцкого предателем. Вы негодяй после этого! Пигмей рядом с этим честнейшим гигантом мысли! Ведь это звучит анекдотом, что он и тысячи благороднейших людей, настоящих большевиков, сейчас арестованных, стремились к восстановлению у нас капиталистического строя… Этому не верит никто!»
Автор письма поднималась до глубоких обобщений о судьбе страны, в которой «волной разлилась реакция», а миллионы людей задыхаются в нищете и удушливой духовной атмосфере. «Лучшие люди, преданные ленинской идее, честные и неподкупные, сидят за решётками, их арестовывают тысячами, расстреливают, они не в силах перенести грандиозную подлость, торжествующую по всей стране, сами уходят из жизни, кончают самоубийством… Произвол и насилие оставляют кровавые следы на советской земле. Диктатура пролетариата превратилась в диктаторство Сталина. Страх — вот доминирующее чувство, которым охвачены граждане СССР… Партия ушла от массы, она превратилась в диктаторскую партию… Сверкающая идея Ленина заменена судорожными усилиями Сталина удержать власть. Где тот великолепный пафос, что в Октябре двинул миллионы на смертельную битву? Под зловонным дыханием Сталина и вот таких подпевал, как вы, вековая идея социализма завяла, как полевой цветок в потных руках мерзавца!» [664]
