Месть за победу — новая война - Уткин Анатолий Иванович (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью txt) 📗
Ширак провозгласил в качестве цели создание «многополярного мира, в котором Европа станет противовесом американской политической и военной мощи» [326]. Бывший германский канцлер Гельмут Шмидт заявил, что его страна и Франция «едины в общем желании противостоять гегемонии нашего могущественного союзника, Соединенных Штатов» [327]. Ответственный за внешнюю политику Европейского союза Крис Паттен открыто призвал Европу стать «серьезным игроком на мировой арене: серьезным противовесом Соединенным Штатам». Итальянский премьер Сильвио Берлускони убежден, что «Европа перестанет смотреть на Соединенные Штаты как лицо подчиненное» [328]. Даже более дружественные к США британские комментаторы считают, что «Америка владеет слишком большой мощью, это не приносит ничего хорошего никому, включая ее саму» [329].
Эту мощь Америка продолжала развивать и в мирное время после окончания «холодной войны», когда казалось, что военная мощь уже не потребуется и европейские страны резко уменьшили военные расходы — а США продолжали тратить гигантские суммы на военное технологическое обновление.
ГЕРМАНИЯ
В то же время официальный документ ЕС о европейской безопасности настойчиво утверждает, что «ни одна отдельно взятая страна не способна в одиночку решить современные сложные проблемы. В мире глобальных угроз, глобальных рынков, глобальных средств массовой коммуникации наша безопасность и процветание зависят от эффективной многосторонней системы. И фундаментальным основанием международных отношений является Хартия Объединенных Наций» [330].
Две стороны разошлись в представлении о суверенитете. «Соединенные Штаты менее склонны, чем европейцы, уважать суверенитет государств, особенно если его внутренняя репрессивная политика подлежит осуждению» [331]. Американский порог вмешательства во внутренние дела занижен по сравнению с европейским. Европейская боязнь быстроты, с какой Соединенные Штаты вторгаются во внутренние дела других стран, является частью общей боязни всевластия Америки. Превентивная война самой могучей державы современности против многократно более слабых стран буквально ужасает европейцев. Этот ужас европейцев перед мессианской решимостью Америки очевиден. И это противостояние имперскому всевластию не может быть подано как французская претенциозность и германское новое властное чувство. Европейцам претит и американское желание стимулировать раскол Европы на своих клиентов и своих противников.
Речь идет не о мнении брюссельских чиновников, на этот раз антиамериканизм выплеснулся на европейскую улицу. В популярной прессе и на европейском телевидении Америка едва ли не впервые была в массовом масштабе показана как жаждущая лишь власти и высокомерная — черты, которые едва ли укрепляют лидерство. Негативные чувства укрепили военные угрозы. Имея незначительные потери на этапе завоевания Ирака, Америка и вовсе потеряла сдерживающие начала. Как пишет Дэвид Гомперт, «американская поддержка Израиля видится в некоторых европейских штаб–квартирах как главная причина враждебности арабов и мусульман в целом, доказательством того, что еврейский заговор контролирует американскую политику и именно он послужил причиной вторжения в Ирак» [332].
У европейцев, убедившихся в отсутствии у Саддама Хусейна оружия массового поражения, сложилось неколебимое чувство, что Америке отныне доверять нельзя. Более всего покоробила американских стратегов не Франция — привычный недруг. Таковым в случае с Ираком стала Германия.
Первой реакцией американцев на резкую антиамериканскую позицию канцлера Гельмута Шредера стало недоумение. Не с американской ли помощью была восстановлена Германия? Защищена от вечно подозрительных соседей и в конечном счете воссоединена, вопреки позиции Британии и Франции? Наследник Аденауэра и Коля занял антиамериканскую позицию? Американцы вынесли немало ссор с Парижем, но с германской столицей у них практически всегда была гармония. До событий в Месопотамии.
Противоречия с Германией оставили более глубокую отметку в Вашингтоне. С Францией у американцев было много противоречий, но с Германией — да еще по поводу применения силы — первое подобное столкновение. Американская сторона постаралась представить дело так, что канцлер Шредер занял резко антиамериканскую позицию ввиду предстоящих выборов, стремясь использовать растущий антиамериканизм избирателей. Самый неожиданный — германский фактор — оказался самым болезненным.
Дело касается не только Белого дома и Капитолия; впервые массовый американский избиратель ощутил «холод измены» со стороны всегда прежде верных немцев. А как могло быть иначе? Молодое поколение немцев не помнит американского прорыва блокады Берлина, американского опекунства в период принятия ФРГ в Североатлантический союз, твердой поддержки Бушем–старшим процесса объединения Германии (в условиях, когда Миттеран и Маргарет Тэтчер противились этому).
Особенно отчетливо новая линия Берлина прозвучала во время европейского визита президента Буша–младшего в феврале 2005 г., когда германский канцлер заявил, что традиционные рамки Североатлантического союза «непригодны для обсуждения межатлантических противоречий». Это знамение новой эпохи в межатлантических отношениях. Эти слова стали знаковыми, как и оценка американского вторжения в Ирак как «авантюры».
Теперь американцы твердо знают, что под тонкой пленкой внешней приязни кроется жесткое неприятие системы американской опеки, американского одностороннего всевластия. «Ирак или другая причина, но связи между европейцами и американцами уже не являются ни особыми, ни неколебимыми. Враждебность новой политики по обе стороны Атлантики будет препятствовать любым попыткам восстановить старые связи, укрепить новое партнерство» [333].
Ирак воспламенил европейскую обеспокоенность безрассудством Соединенных Штатов; он же укрепил американских неоконсерваторов в убеждении, что европейские союзники ненадежны. Образ неготовой оказать поддержку Европы стал в Америке общеупотребимым. Несопоставимое военное могущество Америки сделало ее гораздо менее чувствительной к пожеланиям европейцев, среди которых возросла нервозность относительно нечувствительности янки.
К тому же европейцы не разделяют американского тезиса о «неразделимости угрозы», как далеко она ни находилась бы. Для европейских столиц Ирак находится слишком далеко, и происходящее здесь никак не воспринимается в качестве неминуемой актуальной опасности. Азиатские угрозы не воспринимаются как европейские угрозы. Так стало не так уж давно. Из войн последних пятнадцати лет европейцы принимали участие в столкновениях в Кувейте, Боснии, Косове, Афганистане, Ираке — европейцы (разумеется, не все) отвергли лишь последнюю. У европейцев нет экспедиционных сил по всему миру, которые могли бы быть мишенью и своего рода заложниками.
Опрос депутатов британской палаты общин показал, что 87 % ее членов проголосовали бы за Джона Керри и лишь 2 % были довольны переизбранием президента Буша. Почти общепринятой стала точка зрения, что Европа и Америка стали просто слишком различны для продолжения сохранения их союза времен «холодной войны».
АМЕРИКАНСКОЕ ВИДЕНИЕ
Многое в поведении американцев объясняет (и объяснит в будущем) простое историческое везение. Россия сама обрушила свою мощь. Япония, казавшаяся всемогущей в 1980‑е годы, погасила свой порыв. Китай еще не встал на собственные ноги. Европейский союз пока занят сугубо внутренними проблемами, в решении которых они видят предпосылки своего мирового возвышения. Руководимое американцами НАТО было занято преимущественно приемом новых членов, а не выработкой новой — мировой роли. Американцев воодушевляло то обстоятельство, что в пяти конфликтах после окончания «холодной войны» (война в Заливе, Босния, Косово, Афганистан, Ирак) американские вооруженные силы потеряли менее 1 % своих потерь во Вьетнаме — 500 против 50 000). Относительная незначительность потерь как бы подсказала Пентагону, что союзники относительно не важны.
