Руководящие идеи русской жизни - Тихомиров Лев Александрович (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
Пригодны для этих сложных задач те учреждения, которые сложились в разрушительную эпоху? Кое-как исправленные руины с наскоро сделанными к ним пристройками, оказавшиеся в нашем распоряжении, — достаточно ли они удобны для помещения государственного здания?
Идеи устроения, сложившиеся за «освободительные» годы в виде довольно причудливого компромисса между требованиями исторической национальной государственности и требованиями революции, открывают ли они возможность широких социально-политических планов?
Вот ряд вопросов, которые уже стояли перед 1907 и 1908 годами. В первый момент о них не думали внимательно, имея на первом плане задачу водворить хоть самый элементарный порядок. Но с каждым шагом по пути деятельности то или иное решение этих вопросов становилось все более настоятельно нужным. 1908 год уклонился от этого. Он приступил к деятельности как бы в виде пробы: будем работать так, как будто у нас имеются и идеи, и средства, и посмотрим, что из этого выйдет? В случае, если окажутся прорехи, будем их зачинивать, что-нибудь надставим, что-нибудь урежем, кому нужно, уступим, кому не окажется надобности — не дадим ничего… Такова, в сущности, была оппортунистская система действия 1908 года.
Нельзя скрывать от себя, что такое решение понятно лишь в минуту полной усталости и разочарования в способностях страны к установлению какого-нибудь положительного плана своей жизни и развития. Такое решение возможно на минуту, для «передышки», но как окончательное решение оно было бы совершенно непрактично, не говоря уж о более высоких государственных качествах.
Непрактичность его состоит уже в том, что оно в самый важный решающий момент отнимает у государства всякую руководящую роль и предоставляет будущее на произвол стихийных социальных сил. Общая «конституция» страны остается неопределенной, законные рамки действия не устанавливаются, страна не получает ясной и твердой программы устроения. Все это вместе взятое делает неизбежной борьбу за власть, за руководство страной, за направление ее дальнейшего развития. Минутное отдохновение покупается очень дорогой ценой, так как в действительности революционная борьба не решается в пользу какого-либо определенного принципа, а счеты откладываются на завтра или послезавтра, и таким образом создается будущее, чреватое бурями и опасностями.
На основании всего этого уже в первый же момент можно было сказать, что система 1907 года не обеспечивает ни прочного умиротворения в данный момент, ни прекращения внутренних смут в будущем.
Но на все подобные предостережения не было обращаемо внимания. Мысль о том, что революция кончена или кончается, что можно пожить сколько-нибудь мирно, заняться хоть кажущейся осмысленной работой, была слишком соблазнительна, и государственная жизнь пошла путем оппортунистического компромисса, не заглядывая далеко вперед, предоставляя будущему разбираться в своих вопросах, как ему покажется удобно, и ограничивая задачи дня тем, что строго необходимо сделать именно сегодня.
В таком положении застал Россию 1909 год, но не только не изменил принятого до него пути, а пошел им даже более уверенно. В 1907 и 1908 годах еще держалось сознание того, что мы живем в некоторый переходный момент и что установившийся порядок есть порядок временный. В 1909 году начало уже казаться, будто мы в результате компромисса 1906 года нашли некоторый окончательный жизнеспособный строй. Такое заключение явилось на основании успехов весьма поверхностных и даже только кажущихся. Их мерилом сделалась степень достигнутого умиротворения страны, которое действительно имело место за 1909 год, но в размерах, далеко не всех удовлетворяющих, самое же главное — проявлялось лишь в ограниченной сфере полицейского порядка, в отношении преступлений так называемых террористических.
Насколько мы имели право успокаиваться в этом отношении на основании столь недостаточных признаков, видно из самой сложности факта «успокоения», «умиротворения».
Известное умиротворение в смысле отсутствия революционных актов может происходить от очень разных причин. Он может быть, во-первых, проявлением простой усталости, некоторой минутной реакцией после крайнего нервного возбуждения. Такое умиротворение немногого стоит, потому что революционное движение может возобновиться после отдохновения с силой даже удвоенной. Уменьшение или даже исчезновение резких революционных явлений может, во-вторых, зависеть от пробудившейся энергии надзирающей и карающей власти. Такое возвращение власти к своему долгу действительно имело место в 1907 и 1908 годах и продолжалось в 1909 году. Насколько усилилась репрессия, видно, например, из судебных приговоров по политическим делам. Несколько лет назад суд выносил по политическим обвинениям 80 % оправдательных приговоров и лишь 20 % обвинительных. В настоящее время пропорция явилась обратной: 20 % оправдательных и 80 % обвинительных приговоров. Однако мы видим, что в глубинах обществ и в провинциальных глухих углах, где полиция и суд организованы плохо и действуют слабо, обнаружилось скорее возрастание преступлений переродившейся революции, превратившейся в возмутительные грабежи и насилия над личностью, которые превосходят подчас своим зверством самое варварское воображение. Таким образом, преступления против общества скорее обнаруживают простое перемещение своего действия, чем уменьшение.
Но если умиротворение зависит более всего от возвращения власти к своим охранительным обязанностям, то представлялось бы спорным: есть ли у нас в этом отношении какое-нибудь действительное улучшение? Едва ли подлежит сомнению, что если бы власть в эпоху так называемой революции оставалась на высоте своего долга, то покушения на политический переворот и тогда не могли бы созревать, так что, быть может, не явилось бы и самой «революции».
В число признаков умиротворения у нас охотно засчитывались даже такие факты, как восторженный прием Государя Императора повсюду, где Он входил в соприкосновение с народом во время путешествий этого года. Но этого «доказательства» никак нельзя принять в счет. Не подлежит никакому сомнению, что чувства Русского народа в отношении Государя Императора никогда, ни при каких революционных безобразиях, у нас происходивших, не изменялись. Если во время «революции» были гнуснейшие проявления дерзости в отношении портретов Государя или заочные оскорбления Величества, то в этом всецело было виновато бездействие власти, допускавшей эти безобразия, которые производились по большей части даже не русскими, а евреями и им подобными инородцами. Нынешние встречи Государя Императора указывают не на какие-нибудь улучшения в чувствах Русского народа, а только на то, что полиция стала лучше исполнять свой долг и уже не дозволяет разным отпетым анархистам из евреев, поляков, армян, а отчасти и русских, оттеснять народ от Царя и принимать на себя, от имени будто бы народа, устройство дерзких демонстраций, в действительности способных вызывать лишь народное негодование. Этого признака умиротворения никак нельзя принять.
Действительное умиротворение страны можно было бы усмотреть не в спокойствии утомления и не в спокойствии, зависящем от присутствия должного надзора власти за порядком, а лишь в том случае, если бы масса народа и общества проявляла горячее увлечение какой-либо программой устроения, доказывая тем, что Россия в сознании народа наконец вышла на дорогу мирного развития, нашла свою идею нормальной жизни. В этом отношении, однако, благоприятных признаков доселе очень немного.
Некоторую оживленность проявили земства, особенно по вопросу землеустроительному. В среде самого крестьянства также явилось стремление к землеустройству на указанных правительством основах частной собственности. Но нельзя упускать из виду, что наряду с меньшинством, которое радостно приветствует новый способ наделения крестьян земельной собственностью, существует огромное большинство, недовольное разделом общинных земель, вследствие чего в среде самого крестьянства явился глубокий раздор, разделение, ссоры. Чем кончится это — покажет время, но говорить уже теперь об умиротворении крестьянских масс было бы чрезвычайно преждевременно.
