Гитлер и Сталин перед схваткой - Безыменский Лев Александрович (книги онлайн полные версии TXT) 📗
Как явствует из писем и заявлений Астахова, его нещадно пытали и били. Но он упорствовал в своей правоте, о чем не раз писал в вышестоящие инстанции и лично наркому Лаврентию Берии. Это трагические документы. Но из них выясняется одно немаловажное обстоятельство переговоров 1939 года (кстати, на процессе об этом периоде вообще не говорилось ни слова). В письмах ЦК и наркому Берии Астахов требовал справедливости. Наркому он пытался напомнить, что «обеспечил полную тайну переговоров с Германией с 1939 года» (письмо от 29 мая 1940 года). Более того, он напоминал наркому, что ему, Астахову, пришлось работать «под наблюдением» Берии.
Под наблюдением Берии? За этим словом стоит больше, чем «общий надзор» НКВД за всем, что творилось в Советском Союзе. Дело в том, что в те времена резидентура НКВД в Берлине была практически выведена из строя. Опытный разведчик Борис Гордон был отозван и репрессирован, молодые сотрудники не были пригодны к серьезным делам. Установив прямой контакт с Астаховым, Берия сразу оказывался прямым участником важных событий. Тем более что Берия лично знал Астахова с давних времен, когда тот был представителем НКИД в Закавказье. Конечно, Астахов не мог отказаться от столь «высокого покровительства». В письме наркому Астахов даже упоминает, что он был на приеме у Гитлера – доселе не известный эпизод подготовки пакта, свидетельств о котором не осталось. Если они и были, то, видимо, шли в Москву через Берию, а не через дипломатическую службу.
Безусловно, не наивностью Астахова можно было объяснить его поведение. Для него Берия обладал таким же авторитетом, как и его непосредственный шеф Молотов. Наивной была лишь надежда отчаявшегося узника на то, что Лаврентий Берия вспомнит о роли Астахова. Если и вспомнил, то лишь для того, чтобы сгноить в лагере автора прошения, который слишком много знал. Так и случилось.
Глава пятнадцатая.
Когда придумали секретный протокол
…Когда и как появилась идея пакта и секретного протокола к нему? Хотя с ранней весны 1939 года Берлин неоднократно пытался поднять вопрос об улучшении германо-советских политических отношений, в Москве делали вид, что вовсе не обязаны на авансы отвечать. Советские дипломаты внимательно слушали, но ответов не давали, что приводило Риббентропа в бешенство.
Тогда и была предпринята хитроумная попытка заставить Москву говорить о политике. Карл Шнурре по указанию Риббентропа задал Георгию Астахову вопросы: а что если к будущему торгово-кредитному соглашению добавить пассаж о желательности улучшения не только торговых, но и общих отношений между СССР и Германией? А может, сформулировать это пожелание в специальном секретном протоколе?
Так 3 августа 1939 года впервые прозвучали роковые слова: «секретный протокол». Астахов немедля сообщил об этом в Москву Молотову, Молотов доложил Сталину. А 7 августа из Москвы пришел Астахову для передачи Шнурре… категорический отказ. Молотов счел упоминание о политике в экономическом документе неуместным, а секретный протокол к кредитному соглашению – неприемлемым.
Но об этой идее не забыли.
Толковать замыслы Сталина – дело трудное и неблагодарное, поскольку диктатор не любил их раскрывать и еще меньше любил о них говорить. Здесь важны любые свидетельства, которые еще таятся в неисследованных советских архивах. Вот почему подлинной сенсацией можно считать неизвестные доселе записи Андрея Жданова – тогда секретаря ЦК ВКП(б) и члена Политбюро. В те годы Сталин приблизил Жданова к себе и к проблемам внешней политики. Жданов принимал участие в обсуждении отношений с Англией, Францией и Германией. Ему Сталин поручал выступления в советской печати.
Рукописные заметки, о которых идет речь, имеют специфический характер. К сожалению, они не датированы. Известно лишь, что они относятся к 1939 году. Они состоят из отдельных фраз, часто не связанных между собой. Может быть, это были наброски для будущих выступлений. А еще вероятнее – заметки, которые Жданов делал во время бесед со Сталиным.
Вот текст:
«Тигры и их хозяева.
Хозяева тигров нацелили на Восток.
Сифилизованная Европа.
Повернуть клетку в сторону англичан.
Не верьте унижениям.
Англия – профессиональный враг мира и коллективной безопасности».
Чем дальше, тем яснее:
«Дранг нах Остен» – английская выдумка»…
«Повернуть тигров в сторону Англии.
Коммунизм и фашизм ненавидит одинаково.
За деньги.
Не жалеет средств для дискредитации Советского Союза.
Отвести войну на Восток – спасти шкуры».
О Германии и ее политике:
«Возможно ли сговориться с Германией?
Россия – лучший клиент.
Ну как не умиляться немецкому сердцу.
Гитлер не понимает, что ему готовят нож в спину.
Что бессмысленно ему ослаблять себя на Востоке.
Повернуть на Запад.
Дранг нах Остен уже стоил Германии огромных жертв.
Сговориться с Германией».
О настроениях в Германии:
«В Германии симпатии к русскому народу и армии».
Кому бы ни принадлежали эти фразы – Сталину или Жданову, они исключительно важны для оценки настроений, царивших в кремлевской верхушке уже в первой половине 1939 года. Видимо, давний «антианглийский синдром», глубоко запавший в душу Сталина с 20-х годов, перевешивал идеи коллективной безопасности. А возможность использовать Германию против Англии, этого «профессионального врага мира» и центра международного империализма?
По архиву Сталина можно установить, когда же именно было решено серьезно заняться оформлением будущего соглашения. В конце мая Сталин затребовал от НКИД всю документацию о заключении советско-германского договора 1926 года, а также о последующем «Берлинском договоре» 1931 года и его подтверждении – уже гитлеровским правительством! – в 1933 году. Это было 21 мая. В середине июля Шнурре сообщил торгпреду Е. И. Бабарину о готовности принять советские предложения от февраля 1939 г. за основу переговоров. 10 июля Хильгер официально передал это предложение Микояну. Сталин поставил 14 июля вопрос о соглашении на заседании политбюро. Для этого при участии генсека было составлено специальное обоснование. В нем отмечалось, что «германская сторона 10 июля пошла навстречу советским пожеланиям», а именно: приняла три главных пункта: срок, процентную ставку и советские списки заказов. В документе говорилось, что «мы готовы пойти навстречу». Положительное решение политбюро было завизировано Сталиным, Ворошиловым, Кагановичем и Молотовым 14 июля 1939 г. 19 июля Шнурре в Берлине заявил Бабарину: «С этого момента может начаться новая полоса советско-германских отношений». Это сообщение о высказывании Шнурре было продублировано в телеграмме Астахова. С июля можно начинать отсчет прямых советско-германских переговоров, не разделяя их экономические и политические компоненты.
Таким образом, Сталин и Молотов оказались прекрасно подготовленными, когда Шуленбург в беседе с Молотовым 15 августа изложил немецкие представления о новом договоре. Он мыслился с немецкой стороны всего лишь в двух пунктах:
– Германия и СССР ни при каких обстоятельствах не вступят в войну друг против друга и не будут принимать мер, предусматривающих применение силы;
– договор вступает в силу немедленно после его подписания и будет действовать 25 лет.
Молотов явно удивился: только два пункта? Он тут же напомнил Шуленбургу, что существуют исторические прецеденты – например, договор СССР с Латвией 1932 года, с Эстонией. Договор же с Германией должен был стать куда серьезнее.
17 августа из Москвы без конкретных результатов уехали военные делегации Англии и Франции. Путь к соглашению с Германией был открыт. Тогда Молотов вручил Шуленбургу принципиальный документ, означавший фактическое принятие новых правил игры. В первоначальном проекте Молотов завершал его так: он предлагал сначала заключить торгово-кредитные соглашения, а затем перейти ко второму, политическому шагу. Проект гласил:
